— Я тебя обидел, — пробормотал Станейка.—Ты
была еще девушкой... Да, я тебя обидел... Но любя, а не в поисках наслаждений, Вероника.
Больше она не проронила ни слова, кроме той нечаянно сорвавшейся фразы, когда выходила из машины, совсем ненужной, оскорбляющей ее достоинство, честь отвергнутой девушки, как она думала сейчас, все спускаясь по улице Басанавичюса. Потом свернула в боковой переулок. Из этого — в другой, затем в третий. Лишь чутьем угадывала, куда идет, и думала все о том же: не надо было говорить ему этих оскорбительных слов, самой мучительной пощечиной был бы ласковый поцелуй в лоб («Так прощаются с покойником») и несколько теплых слов: «Что ж, простите, Витаутас, что так настрадались из-за меня. Будьте счастливы».
5
Она кипела ненавистью к Витаутасу Станейке. Не из мелочного расчета, а по злобе, из желания отомстить было сказано в тот вечер Робертасу Суопису: «Любить? Его?.. Седеющего старикашку, который годится мне в отцы? Ты с ума!.. Я не какая-нибудь ненормальная, парень! Станейка нравился мне как человек, а не как мужчина. Занятный собеседник, да и вообще — с ним не соскучишься. Мы дружили, как сестра со старшим братом... А сегодня... Ах, Робер-тас, какой-то ужасный гром среди ясного неба! Жуть, да и только! Вообразить себе не можешь, что творится в душе девушки, когда вдруг рассыпается в прах кумир, которому не один год поклонялась. Нет, Робер-тас, я не рассорилась с ним, я просто в нем разуверилась. Такой человек, такая личность, и нате!.. С пьедестала — да на помойку. Тебе понятно? Едем мы с ним сегодня после обеда в Панеряй. Весна, лес, птички поют... Красотища! А он что?.. Ах стыдно и рассказывать. Конечно, не накинулся зверем. Воспитанный, интеллигентный человек. Но разве не ясно, чего надо мужику, когда лезет целоваться? Думала, задохнусь в его объятиях! Закричала, потом влепила пощечину. Нет, две пощечины, слева и справа. Доценту-то!.. Знай свое место, скотина...»
Впоследствии она стыдилась этой неожиданно прорвавшейся лжи; правда, недолго,—в который раз пересказывая выдуманную сцену с Витаутасом Станейкой, в конце концов сама поверила, что так оно и было. Да и время многое похоронило под толстым слоем пыли, а память все реже воспроизводила былое. Однако сам образ Станейки, как ни странно, не тускнел в сознании Вероники, наоборот — становился все более ярким, правда, скорее за счет черных красок. Годами носила она воспоминание о нем, как трудноизлечимую болезнь, как боль, как несмываемое оскорбление, которое, наверное, никогда не будет забыто. Она и не старалась забывать: раненое самолюбие требовало удовлетворения. О мести раздумывала она каждый раз, вспоминая Станейку. Не вникая в обстоятельства, не ища причин, по чьей вине они расстались. Да и зачем? Разве не ясно, кто первым сказал нет! Долго водил ее за нос, распалял воображение радужными мечтами и наконец соблазнил добродетельную девушку. Разве когда-нибудь забыть и простить такое ужасное унижение? Как и тот позорный вечер, когда она зашла к Робертасу Суопису, чтобы спасти осколки разбитого счастья; или свадебную ночь, когда, призвав на помощь всю женскую хитрость, уверила жениха в своем целомудрии, спасая не столько девичью честь, сколько иллюзии юного Суописа, а вместе с ними и прочность будущего союза двух людей. Не раз уже при случайных встречах со Станейкой она приходила в ярость. Оттащить бы его в укромный уголок да выложить, не выбирая выражений, какая он подлая тварь. И по мордам, по мордам, по мордам... Хоть как-то (правда, с опозданием) подвести базу под вранье Суопису, который тогда послужил ей козырем, чтоб отыграться. Однако каждый раз ей удавалось обуздать себя: проходила, нет, лебедем проплывала мимо Станейки, одарив его искусной улыбкой, которая как бы кричала всему миру: все, что было между ними, давно забыто, она, Вероника, чертовски счастлива, и за это навеки спасибо ему, проницательному доценту Станейке, оттолкнувшему любовь простодушной девчонки. Благодарна, благодарна, благодарна...
Нет, она стеснялась даже самой себе признаться в столь низменных помыслах, но все-таки душа бы у нее взыграла, случись со Станейкой какое-нибудь несчастье. К сожалению, дела у того складывались наилучшим образом: профессор, доктор наук, автор крупного труда по литовскому языку, его фамилию склоняют в кругах лингвистов даже за пределами Советского Союза. Одно утешение, что живет все в той же квартире, ездит на той же «Волге» и по сей день ходит в холостяках. Каждый раз, когда Вероника встречала его (а это бывало не так уж часто), ее самолюбие приятно щекотал сдержанный поклон Витаутаса Станейки, сопровождаемый скупой улыбкой, за обыденной вежливостью которой ей чудились стариковская усталость и плохо скрываемое раскаяние в когда-то принятом решении. И на душе становилось теплей. А уж совсем отлегало от сердца, когда замечала, что залысины на лбу у него вроде выше, чем в прошлый раз, «гусиные лапки» вокруг глаз резче, да и взгляд как-то смиреннее, без прежней напористости. Злейший враг так не доконает человека — не спеша, садистскими методами,—как это делает время. Что ж, спасибо за помощь, мой верный союзник!
Но однажды Вероника встретила Витаутаса Ста-нейку при таких обстоятельствах, что их разговор, хотя и беглый, стал неизбежен. Все эти годы они просто раскланивались при случайных встречах, а сейчас, прибитые гудящей толпой друг к другу, смотрели на плывущее по проспекту праздничное шествие — на последние колонны демонстрантов, которые у кафедрального собора рассыпались, пополняя число толпящихся на тротуарах зевак. Она притворилась, что не замечает Станейку, но, когда тот, под напором толпы, задел ее локтем и извинился, пришлось поднять глаза и изобразить улыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145