Нам нужны будут интеллигенты, которые поддержат диктатуру пролетариата, пойдут вместе с нами. Мы опираемся на рабочих и деревенскую бедноту, но не должны забывать о середняках и горожанах. Надо искать союзников повсюду. Выходцы из других классов — у нас пока исключение, как говорится. Но мы должны стараться, чтобы такое исключение стало правилом. Надо пускать корни вширь и вглубь — во все слои почвы.
— Мне кажется, гимназическая молодежь, — самый неблагодарный слой, — перебил Аницетас. — Этим летом я работал на зерновом складе. Каждый день встречался с десятками крестьян. Все разного возраста, образования, состоятельности, а понимали меня лучше, чем товарищи по гимназии. Разве не странно, что дети дальше друг от друга, чем их родители?
— Родители меньше отравлены буржуазной пропагандой. Газеты им читать некогда. А если и читают, то только хозяйственные советы. Цены на хлеб волнуют их больше, чем государственный гимн. И нечего удивляться: от этих цен зависит, удастся ли выплатить налоги, купить необходимые товары или придется обращаться в банк, лезть в долги, ставить на карту хозяйство. Крестьяне живут постоянными заботами, страхом за будущее. Они слишком хорошо чувствуют действительность, чтобы витать в небесах. А гимназисты более и менее обеспечены. Родители кормят их, одевают, платят за комнату и книги. Детям пока чужды заботы родителей. Они спокойно едят хлеб и не чувствуют соленого пота, которым родители полили каждый кусок. А газеты, журналы, книги, учителя день ото дня вбивают им в голову истины буржуазной идеологии. Так юношей, из которых могли бы вырасти люди, нужные новому обществу, уродуют, воспитывают врагами своего народа и собственных родителей.
— У меня есть друг. Комсомолец. Недавно я получил письмо. Сражается под Мадридом. Я тоже хотел уехать. Но мать...
— Успокойся. Пока ты больше нужен здесь. Конечно, сражаться на фронте — дело почетное, но и тут не сидят сложа руки. Как тут, так и там ты можешь славно бороться и погибнуть за дело рабочего класса. Вспомни четырех коммунаров. Они погибли не на фронте, а разве их смерть — менее осмыслена? Я думаю, если понадобится, ты последуешь их примеру.— Дундулис минутку помолчал. — Двадцать седьмого этого месяца — одиннадцать лет, как их расстреляли. Надо людям напомнить об этом дне. Ты получишь статью о фашистском перевороте двадцать шестого года в Литве. Несколько экземпляров. Постарайся, чтобы ее прочло возможно большее число учеников.
— Надо начать гораздо раньше, пока ученики не разъехались на рождественские каникулы.
— Конечно. Но смотри: берегись.
— Такое дело для меня не новость, — чуть хвастливо ответил Аницетас.
— А что бы ты сказал, если бы партийная ячейка поручила тебе временно деревню Рикантай?
Аницетас не понял, что таится за этим вопросом.
— Пока арестовали одного Ронкиса, — объяснил Дундулис, снова принимаясь чертить ногтем по дну кадки.— Но надо ждать, что вскоре возьмут и других, участвовавших в собрании. Методы сметоновской охранки известны: она будет стараться создать впечатление, что арестованных выдал Ронкис, и таким образом посеять недоверие к подполью. Чтобы это предупредить, партийная ячейка выпустит несколько листовок. Их надо распространить в окрестных деревнях, а в первую очередь — в Рикантай.
— Понимаю. Я должен расклеить эти листовки
в Рикантай. Но у большака по пути в Рикантай есть еще четыре деревни. Если бы мне дали достаточно листовок, было бы нетрудно заставить лаять и тамошних собак.
— Задача очень сложная и трудная. Помни, что теперь зима, а Катенас нам подводы не даст, — придется довериться собственным ногам. Но окончательно договорившись с человеком, который даст тебе задание. — Дундулис встал, потянулся, разминая затекшие суставы, и раза два прошел по погребу медленным шагом узника. Потом остановился перед Аницетасом, взял его за подбородок и взглянул в глаза тепло, по-отечески.
— Мне много о тебе рассказывали. И только хорошее,—сказал он тихо.—Ваша партийная ячейка считает, что ты уже созрел для партии.
Аницетас вздрогнул и застыл.
— Я одобряю рекомендацию ячейки. — Старик пожал Аницетасу руку и, обняв за плечи, поцеловал в лоб.
...Габренас сидел за столом, обложившись книгами. Его лысина сверкала в электрическом свете, словно только что снесенное яйцо, по вискам градом катился пот.
— Что вы ищете, учитель?
Колун приподнял очки и снова опустил их на нос.
— Ответа на один вопрос, юноша, — буркнул он, прячась за кипу книг.
Аницетас задвинул ящик, и дверь погреба исчезла.
— Ответ тут, учитель, — сказал он, указывая пальцем вниз.—Только он может дать вам ответ. Спокойной ночи.
Мать сидела в постели и вязала. В последние дни ей стало значительно лучше: она уже спускалась с кровати, подметала пол, а иногда, присаживаясь, правда, отдохнуть, даже и обед готовила. Но силы ее иссякли. Она понимала, что это только временное улучшение после кризиса, и не надеялась на чудо. На пожелтевшем ее лице застыло равнодушное спокойствие — ожидание смерти. Теперь она вязала, и спицы летали в ее худых пальцах. И неудивительно: ведь она вязала носок сыну. А одна только мысль о сыне придавала ей силы.
На стене висела лампа. Тень от головы матери падала на угол, где сидела Виле.
— Когда вы поправитесь, — фантазировала Виле, — вы продадите домик, и оба поедете в Каунас. Аницетас будет учиться и работать, а вы будете хозяйничать. Если жить вместе, дешевле обойдется и будет удобней.
— Поеду я в другой Каунас — под землицу, — спокойно отвечала женщина. — Там жизнь ни гроша не будет стоить, а удобств хоть отбавляй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119