Он отламывал куски, угощал жену, сына и хитро улыбался, приговаривая :
— Я вроде Иисуса Христа — крошками толпу голодных накормлю.
А еще немного спустя, когда Шарунас обмолвился, что соскучился по колбасе, а Агне только слюнки проглотила — этого лакомства она не пробовала со дня всех святых, — Антанас похвастался, что получил от Сикорскене в подарок кружок колбасы.
— Знает барыня, что и рабочий человек любит полакомиться, — сказал он, значительно посмотрев на покрасневшую Агне. Потом полез на чердак, принес три куска колбасы, роздал всем, а себе взял самый маленький.
Вот и недавно, в воскресенье, открыв старый сундук, Агне нашла в нем ровно столько денег, сколько надо Шарунасу на ботинки, которые они собирались ему купить. В местечко она ушла печальная, и хотя сын встретил ее теплей, чем обычно, его озабоченное лицо еще больше огорчило мать.
— Что с тобой? — спросила Агне,— Может, еды не хватает?
Нет, он сыт. Спасибо. Но под конец триместра очень устал. Все это было бы еще ничего. Вот только, подрабатывая уроками, он запустил свои, и в этом триместре ему вывели тройку с минусом.
— До конца года много времени,—успокоила Агне. — Исправишь.
Он поднял голову и уже готовился что-то сказать, но мать вдруг спросила:
— Я слыхала, ты этими уроками не больно-то много подрабатываешь?
Он кивнул и потупил глаза. Агне, не понимая причины его смущения, минуту ласкала нежным взглядом каштановые кудри, непослушно падающие на красивый лоб, на беспокойно бегающие серые глаза и вспоминала тринадцатилетнего мальчугана, впервые надевшего форменную фуражку. Ей не хотелось верить, что с того дня прошло шесть лет — но перед ней сидел юноша — живое тому доказательство, и Агне было странно, неловко, а вместе с тем и радостно видеть черты его возмужалого лица, слушать его огрубевший голос.
Прощаясь, она вынула из кармана пол-лита, которые выторговала на рынке, и протянула сыну. Он отвернулся к окну, даже не поблагодарив мать. Она поняла: ему нужно больше. Хотела оправдаться, но не посмела обвинить отчима, потому что в глубине души продолжала верить, что они помирятся.
Следующая неделя показалась ей необыкновенно длинной. В субботу она сняла с чердака белье Бенюса, которое вчера выстирала, выкатала, залатала, а из головы все не выходил неразрешенный вопрос: откуда взять деньги? С мужем давно без слов было уговорено, что весь заработок он отдает на хранение ей. Но теперь, сколько она ни открывала сундук, в нем не оказывалось ни цента. «Пойти, что ли, к Сикорскису, одолжить лит-другой? — рассуждала Агне. — Все рагно придется отработать. Нет, уж лучше раз поговорить откровенно с Антанасом».
И когда он пришел обедать, она осторожно навела разговор на Бенюса.
— Видишь, какое белье? — со вздохом подняла она к свету кальсоны. — Одни латки. И верхнюю рубашку нужно бы...
— Ты же выткала, — неохотно буркнул муж.
— Для него этот холст грубый, в городе нужен покупной.
— Сам пусть купит. Уроки дает. Зарабатывает.
— Зарабатывает, зато и тратить приходится.
— С Бенюсом кончено. Он уже прочно встал на ноги. Теперь хочу поставить Шарунаса. Он-то не станет отступником, как Бенюс.
— Должен же Бенюс кончить гимназию!
— Знаешь, Агне, старую поговорку про змею? — Антанас подошел к жене, и ей стало жутко, когда она встретилась с ним взглядом. — Так вот, мне кажется, что я пригрел за пазухой гадюку. У нее еще нет жала и, дай бог, чтоб не выросло, но, кто знает, исполнится ли это мое пожелание. Кто начал так, как твой Бенюс, от того добра не жди.
— Ты его с малых лет не любил, — с упреком заметила Агне.
Антанас спрятал за спину культю, словно устыдившись своего увечья.
— Не любил Возможно.. И не потому, что он не мой, нет, Агне. Меня сердило твое потакание ребенку. Ты подсовывала ему лучший кусок, а он жрал и не чувствовал, что обижает других. За восемнадцать с лишним лет я ни разу не видел, чтобы он с кем-нибудь из нас поделился, не слышал, чтобы он спросил, может, нам чего-нибудь не хватает. Я не терплю таких людей, хотя Бенюс тут, быть может, менее всего виноват: ты его испортила.
— Врешь! — крикнула Агне, тяжело оскорбленная обвинением мужа. — Ты его ненавидишь, давно ищешь случая с ним рассчитаться! А что он скаут — для тебя только предлог!
Антанас побледнел.
— Сегодня он скаут, завтра будет младолитовцем, а послезавтра таутининком. — Ронкис из последних сил старался говорить спокойно.—Я не хочу растить на свою голову ученого живодера.
— Ну так бери нож и зарежь! — Агне окончательно вышла из себя.— Хоть будет знать, кого благодарить!
— Пускай режет тот, кто его сделал, — огрызнулся Антанас и испуганно замолчал.
Агне уцепилась за край стола и уткнулась лицом в кучу белья. Впервые она услышала такой упрек из уст мужа.
— Зарежь, зарежь, — шептала она, всхлипывая, дрожащими пальцами перебирая белье, пахнувшее домашним мылом и, казалось ей, еще хранившее тепло сыновнего тела.
— Я радуюсь, что за Бенюсом ты не замечаешь Шарунаса, — словно издалека доносился приглушенный голос мужа. — Я его человеком сделаю. Да, да. Этот ребенок другого покроя. Гимназия его не испортит.
Она все еще плакала, навалившись на стол. Как из-под земли слышала она нервные шаги; потом хлопнула и снова открылась дверь.
— Тут один человек меня будет спрашивать, — напомнил Антанас. — Пускай не волнуется, если я не успею вернуться. Пусть подождет.
Когда муж ушел, Агне долго сидела у окна, устремив усталый взгляд на большак, по обеим сторонам которого, съежившись под белыми шапками снега, стояли ветхие крестьянские избы. Стекло покрылось изморозью, виднелись только смутные очертания
предметов, и Агне подумала, что вот так всю жизнь она словно глядела в замерзшее окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119