— Детям нужны игрушки. Иначе их не заманишь. А когда любители природы вырастают из своих штанов с ними начинают говорить начистоту, без дураков. И вот результат.
— Какой ужас, какой ужас!..
— Жутаутас всегда был эгоистом. Мингайла это ловко использовал. Я даже думаю, что он поручил Бенюсу следить за своим отчимом.
— Аницетас, Аницетас...—Виле закрыла руками лицо.
— Помнишь, что ты сказала однажды? «Человек не виноват, что он такой, какой он есть. Никто свой характер не выбирает. Поэтому нельзя осуждать плохого человека. Его надо простить, надо его жалеть».
— Я не осуждаю Бенюса. Ты прав — его запугал Мингайла. Бенюс не виноват.
— И Мингайла не виноват...
— Не виню, никого не виню! — воскликнула Виле.— Ни на кого не сержусь! Только не хочу их видеть. Они неприятные... Я их боюсь...
— Кого? — едва слышно спросил Аницетас— Мин-гайлы? Бенюса? Скаутов?
— Всех! Все они запачкались: и те, кто его хвалил, и те, кто молчал. Нечистые, все нечистые! И мои руки в грязи, я все слышала, а не посмела ничего сказать. Я сама себя боюсь.
Аницетас положил руку на ее плечо.
— Страх не может идти рядом с любовью и жалостью.—Его голос от волнения дрожал, глаза радостно сверкали.
Но Виле не замечала перемены в Аницетасе. Она сидела сгорбившись, придавленная невидимой тяжестью, по лицу ее было видно, что она о чем-то напряженно думает.
— Все, — вдруг сказала она.
— Что? —спросил Аницетас.
— Завтра напишу прошение, чтобы меня вычеркнули из скаутов.
— Виле! — Аницетас обнял ее за плечи.— Ты поступишь правильно. Уходи из этой банды. Там не место для таких девушек, как ты. Не огорчайся. Все будет хорошо, Виле, все!
Виле с благодарностью взглянула на него.
— Спасибо, Аницетас. Ты настоящий товарищ. Я тебя никогда не забуду.
— Да, Виле. — Аницетас взял в ладони ее голову, и она вдруг увидела, как его зрачки стали большими-пребольшими, а лицо, озаренное внутренним пламенем, приблизилось к ее лицу.
Виле отшвырнула его руку и встала. Щеки у нее пылали.
— Прощай, Аницетас, — проговорила она дрожащим голосом.
— Прости, Виле...
Ему ответил только стук захлопнувшейся двери.
— Ушла...—Аницетас бросился к окну, но ничего не увидел за мокрым стеклом. — Я не думал ничего плохого, Виле. Я люблю тебя. Пойми и прости...— Он метался по комнате, не находя себе места от стыда и разочарования.
В тот же вечер, когда улеглось первое волнение, Виле записала в своем дневнике:
14 декабря 1937 года, понедельник. Слепая я, слепая! Как я раньше не догадалась, что Аницетас меня любит ? Смеялась над Бенюсом, считала, что он просто ревнует, а оказывается, он был прав. У меня в голове не умещалось, что, кроме Бенюса, еще кто-то может любить меня. Любви нужно только двое. Она не любит нечетных чисел. Третий приносит беду. Кто мог знать, что этим третьим окажется Аницетас? Самый умный, самый добрый, самый искренний из моих друзей. На что он надеется? Теперь, когда я увидела, что во многом я сама виновата, Бенюс стал мне еще дороже. Он должен знать, сколько зла он претерпел из-за меня. Завтра я все ему расскажу. И про Аницетаса расскажу! Он простит, и все станет по-прежнему. По-прежнему... Нет, больше не может быть, как было. Между нами стоит темная тень Ронкиса. Звенят кандалы. Чернеет лужа невинных слез. Когда она высохнет? И высохнет ли? Л если и высохнет, воспоминание останется и будет преследовать нас... Нет, не будет больше, как было.
От мыслей голова гудит, словно улей. Так много должна сказать, что кажется — в этой тетради не поместится. Но больше писать не могу. Я очень устала. Руки дрожат и почему-то холодно. Не пойму, откуда этот холод? На дворе оттепель, окна запотели, а в комнате даже душно — до того натоплено. И голова у меня горячая. Спать, спать! Все забыть и сладко заснуть надолго, надолго...
Р. 8. Уже закрыла дневник, но вспомнила свою тетушку из Шяуляя. О ней мне напомнила веточка руты, выпавшая из тетрадки. Я хотела найти место, заложенное рутой, перечесть и вспомнить те счастливые дни, но в глазах рябит, а в висках будто молотом стучат. Спокойной ночи, тетушка Матилда. Я часто тебя вспоминаю. Хотела бы я снова стать глупенькой болтушкой из второго класса и жить у тебя. Приняла бы ты свою Виле?
На следующий день Бенюс первым пришел в класс. Лючвартис, как это часто бывало, проспал. Но Бенюс подозревал, что на этот раз Ромас притворился, чтобы не идти вместе с товарищем в гимназию. Настроецие у Бенюса было скверное. Он бы охотно остался дома, но как объяснить потом, почему пропустил? Он вышел рано, хотел забраться в класс, пока там мало народу. Ему становилось не по себе при мысли, что сейчас он встретится с теми, кто вчера был на сборе. Поэтому он вздохнул с облегчением, найдя класс пустым. Пришел Аницетас. Сухо пожелав доброго утра, сел за свою парту и раскрыл книгу. Беню-су стало совсем худо. Он взял книгу и уже вышел было из класса, но Аницетас окликнул его.
— Ну что ж, Бенюс? — спросил он. — Потрудился на благо родины?
Бенюс вздрогнул. Уже! Аницетас знает! Откуда? Ведь Мингайла вчера настрого приказал держать все в секрете. Проклятые болтуны!
— Чего тебе? — Бенюс старался говорить спокойно, хотя у него горели уши.—Какое благо?
— Твое. Сколько дал Мингайла за отчима? — Аницетас сидел, подперев голову кулаками. Его запавшие глаза нехорошо улыбались.
— Кто тебе наговорил чепухи?
— Отрицаешь? Невиданная скромность! Неужели все герои такие скромные?
В эту секунду в класс просунул голову дежурный учитель, и Аницетас замолчал. Бенюс, шатаясь, вернулся к своей парте. Лицо его позеленело, из прокушенной губы сочилась кровь. Он не ожидал такого. Кто рассказал Аницетасу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119