— Альбертас поднял руку к шапке.
— А я думаю не печатать. Альбертас удивленно обернулся.
— Я редактор газеты, Бенюс.
— А я ее печатаю, Альбертас.
— Ты не забывай, кто руководит «юными патриотами». Кажется, ты тоже голосовал за меня?
— Не суйся со своими «патриотами» в мои дела, и я не скажу ни слова.
— Ты вредишь нашему делу, Бенюс. Из-за какой-то девки...
— Заткнись! Я не дам клеветать на Виле. Большое дело, вышла из скаутов! Государственное преступление, видите ли... Через полгода и мы с тобой не будем скаутами. Нечего шуметь по пустякам.
Горячность Бенюса словно остудила Альбертаса.
— Не сравнивай несравнимое, — сказал он спокойно.— Мы выйдем из организации механически, а Римгайлайте вышла обдуманно. Она просто плюнула на организацию. Почему? Не знаю, но ясно одно — она против нас. Ну ладно, Бенюс, положа руку на сердце, скажи: Римгайлайте согласна с нашей политикой?
— Это ее дело. Не всем же думать по-твоему.
— Вот видишь! Сам признаешь, что она враг. Надо быть принципиальным. Рпп21р1епГе81;1§кек
— Если так, я больше газету печатать не буду.
— Одумайся. — В голосе Альбертаса прозвучала холодная угроза.
— Не буду печатать. Можешь хоть сегодня забрать свой гектограф.
— Ладно. Вечером потолкуем. — Альбертас отвернулся и пошел прочь.
Бенюс подождал, пока Сикорскис скрылся за поворотом. Потом перехватил портфель поудобнее и зашагал обратно. Он не мог дальше откладывать разговор с Виле.
Когда он пришел, Виле обедала в кухне. Хозяйка попросила обождать. Комнатка была маленькая, темная. У стены — две кровати, сдвинутые головами. Над кроватью Виле красовалась репродукция пейзажа Жмуйдзинавичюса — ранняя весна, ниже — фотография родителей, а в головах у Веруте — черный крестик. У двери на стене висели платья, прикрытые от пыли холщовой простыней. Из-под простыни торчал кончик синего пояска. Это был поясок от платья, в котором Виле была в тот день, когда произошла первая ссора. На столе — коробка домино. Когда Бенюс приходил, Виле всегда выпрашивала у него несколько партий. Вообще-то они редко оставались в комнате — всегда старались побыть на воздухе. Зимой — на катке, летом — на озере Линвартис, на маевках, по воскресеньям гуляли в окрестностях города. Поэтому комната казалась Бенюсу чужой, неуютной, и он дождаться не мог Виле. Наконец она пришла.
— А ты здесь...—проговорила она, не здороваясь, и нерешительно остановилась посреди комнаты.
— Мы вчера договорились встретиться. — Бенюс смешался. Он хотел иначе начать разговор, но все заготовленные заранее фразы рассыпались от одного взгляда Виле.
— Вчера я была у Аницетаса. — Она подошла к столу и села напротив Бенюса.
Бенюс был ошарашен неожиданной откровенностью. Оба помолчали.
— Ты ему рассказала про сбор, — первым заговорил Бенюс. В его голосе был упрек.
— Да. Теперь я жалею... Но все случилось как-то само собой...—Виле закрыла руками лицо.—Почему ты так поступил, Бенюс?
— Аницетас накинулся на меня утром. — Бенюс из-
бегал прямого ответа. — По гимназии ползут мерзкие слухи. Гебе приятно, что меня поносят.
— Я не знаю никаких слухов.
— Аницетас выдумывает небылицы, чтобы меня очернить. Ах Виле, почему ты отравляешь нашу любовь?
— Да, Бенюс, я виновата перед тобой, но видит небо, я не хотела ничего плохого. Ни тебе, ни Аницета-су. Я никому не хочу зла. Я стараюсь делать так, чтобы всем было хорошо, а получается наоборот. Не знаю, кто виноват. Прости, Бенюс.
— Для всех никогда не будешь хорошей. Надо выбирать: с одними или с другими.
— Для меня все люди равны. Я хочу добра всем, чем же я виновата, что выходит плохо? Я хотела добра тем, на кого клеветала газета, и соглашалась с Аницетасом, что нужно обыскать подозрительных гимназистов. И вот, сама того не желая, навредила тебе.
— Ты знала, что они собираются на меня напасть? — мрачно спросил Бенюс.
— Я не верила, что ты связан с газетой.
— В тот день я на единицу написал работу по тригонометрии...
— Я знаю...
— Я был очень рассеян. — Ее признание растрогало Бенюса. Ему стало жаль самого себя. — Если бы банда Аницетаса не подняла такого шума, мне бы удалось лучше написать.
— Я тоже так думаю.
— Ты думаешь! — с упреком повторил Бенюс, бессознательно добиваясь сочувствия. — Теперь я не имею права на бесплатное обучение. Мне пришлось становиться на колени перед отчимом и вернуться, поджав хвост, ни с чем. Он показал мне кукиш.
— И ты на него донес из злости. Зуб за зуб...
— Нет. Все — чистая случайность, Виле. Правда, я ненавижу отчима, но я не думал доносить. Если бы я хотел, я бы давно это сделал. — И Бенюс коротко рассказал свою беседу с Мингайлой. Виле внимательно слушала, прикрыв ладонью глаза. Ее лицо как бы прояснилось. Кажется, она поверила. — Я проговорился нечаянно, а Мингайла тут же сообщил полиции. Никакой мести не было, ты не думай. Во всем Мингайла виноват. Не надо было ему трубить об этом на
сборе, и у всех совесть была бы чиста. Арестовали, арестовали... Ясно, могли арестовать... По отчиму давно тюрьма плачет.
— Ты только о себе думаешь, Бенюс. — Лицо Виле снова помрачнело, просветлевшие глаза потускнели. — Сплетен боишься, а не укоров совести. Разве твоя совесть была бы спокойной, если б никто не знал, что по твоей вине человек томится в тюрьме?
— Не я один виноват...
— Да, и я виновата. Я, может быть, больше всех виновата. Мне надо было тебя предупредить... Ты бы не связался с плохими людьми, если бы я сумела на тебя повлиять. А я не сумела. Моя любовь виновата. Не надо мне было дружить с Аницетасом... Из-за меня вы оба несчастны.
— Виле. — Бенюс подошел к девушке и положил обе руки ей на плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119