У Варненаса самого слюнки текут, когда он ее видит, да ничего не получается. Вот он и ревнует. Виле не такая дура, чтобы променяла тебя на другого, да еще на Стяпулиса.
За эти слова Бенюс был готов расцеловать товарища.
— Выдумал напечатать про нее в газете. Врага нашел. А я не буду делать тот номер, где будет написано про Виле.
— Жаль, ты не редактор, — вздохнул Лючвартис. — Поместил бы мои стихи. На первой странице. Воображаешь, как бы звучало? Бог и нация.
К тебе мы, господи, взываем, Пав на колени, уповаем...
— Я и так их помещу, — прервал Бенюс. — Когда про Виле напишут, выброшу вон эту статейку и на ее месте напечатаю твои стихи.
Лючвартис расхохотался.
— Воображаю, как вытянется нос у Альбертаса.
— Надо дать ему по рукам. Слишком уж зазнался. Прыгает, прилизал хохол на левый бок, корчит из себя литовского Гитлера. А на деле он просто сын оли-товившегося шляхтича. Тоже не особенно арийская кровь!
— Даже своего языка стыдится. — согласился Люч-вартис. — По-английски, по-немецки сует куда попало, а по-польски ни-ни.
— Наполеон — корсиканец, Пилсудский — литовец, Гитлер — австриец, все — пришельцы, все из других наций. Сикорскис верит, что история повторит такую шутку, и господин Альбертас, поляк, станет диктатором Литвы.
— Ростом-то он не очень вышел, — усмехнулся Лючвартис.
— Ничего. Ты думаешь, он об этом не подумал? Я сам слышал, как он однажды говорил, что гении, мол, вылупливаются из маленького яйца...
В эту ночь они еще долго перемывали косточки своему предводителю, высмеивали его слабости и даже достоинства, которыми раньше сами восхищались. Сикорскис был развенчан, втоптан в грязь, и его унижение сблизило их больше, чем шесть лет, проведенных в одном классе.
— Значит, говоришь, хорошие стихи? — спросил Лючвартис, когда оба утомились.
Бенюс подтвердил, что стихи замечательные. Тогда Ромас еще раз прочитал свое произведение, перевернулся на другой бок и счастливо захрапел.
Когда Бенюс проснулся, уже светало. Лючвартис сидел на кровати в нижнем белье и стонал, держась за голову, обмотанную мокрым полотенцем.
— У тебя не болит? — с завистью спрашивал он.— Железная у тебя башка, можешь пить. А у меня вместо мозгов будто горящих угольев насыпали, хоть головой штаны гладь. Вот вино проклятое! Как я до гимназии доберусь! О-о-ой...
— Верно, Гряужинис намешал чего-нибудь в твою рюмку.
— Не буду пить, как бог свят, больше не буду. О-о-ой! Прямо пополам раскалывается...
Бенюс засунул в портфель с десяток номеров «Юного патриота», которые должен был распространить в своем классе и, покинув больного с похмелья друга, ушел в гимназию. Настроение у него было паршивое. В голове шумело, в горле стоял какой-то ком, подташнивало. Вчерашний гнев улегся, но, когда он думал о товарищах, которых встретит в классе, обида
вспыхивала снова. Какого дьявола именно он должен распространять эту газету? Почему не кто-нибудь другой из восьмиклассников, членов клуба? Скажем, Вар-ненас или Лючвартис? А еще лучше — Альбертас. На самом деле, почему не сам господии Сикорскис? Слишком низменно? Много неудобств? Конечно! Если не хочешь рисковать шкурой — надо прийти первым, сунуть в каждую парту по экземпляру и еще суметь сделать так, чтобы войти в класс снова не раньше дежурных... До сих пор Бенюсу везло, и он ни разу не проспал, а сегодня опоздает. До начала уроков остается неполных четверть часа. Пока он придет, в классе будет полно, и все экземпляры придется сунуть в первую попавшуюся парту...
В раздевалке Бенюса ожидала новая неприятность. Когда он снимал пальто, на него навалилось несколько учеников, обыскали и потащили в канцелярию. Защищаясь, он рассек одному губу, другому оторвал воротник куртки, но и сам пострадал: под правым глазом розовела ссадина, а по подбородку текла кровь из глубокой царапины.
Аницетас, руководивший нападением, положил перед директором портфель:
— Это портфель Жутаутаса, господин директор. В нем новые номера.
— Мы захватили его в раздевалке и отняли,— объяснил гимназист, которому Бенюс рассек губу.
— Господин директор, он знает, кто выпускает газету, — пояснил третий, ощупывая оторванный воротник.
Ольвидас сидел за столом совершенно растерянный и не сразу нашелся, как поступить в создавшемся положении.
За это время Бенюс пришел в себя и приготовился к защите.
— Господин директор, газеты я нашел у ворот и хотел вам принести, но...— он с сожалением развел руками.
— Не слушайте его, господин директор, — вмешался Аницетас, — он хочет вас одурачить.
Ольвидас вскочил, ударил по столу кулаком.
— Что за выражение, ученик! Где вы находитесь? В гимназии или в римском колизее? Кто позволил вам организовывать турниры гладиаторов? Бистру-бас, — обратился он к сидящему напротив него пи-
сарю, вновь обретая директорское достоинство.— Запиши их фамилии. Всех оставляю на неделю после уроков. По часу в день. Поняли?
— Извините, господин директор, — поклонился Аницетас. — Жутаутас лжет. Эту мерзкую газетенку он получил от издателя. Мы просим положить конец действиям банды хулиганов, господин директор.
Ольвидас показал взглядом на портфель и распорядился:
— Жутаутас, оставь тут газету и беги в класс. Герои... Поцарапались, подрались как петухи и еще лезут к директору. Срам! Марш все в умывальную, приведите себя в порядок! Поговорим в следующую перемену. Живо!
Бенюс вынул из портфеля кипу газет, положил перед Ольвидасом и отправился в класс.
Шел урок тригонометрии, письменная работа. В торжественной тишине монотонно царапали перья, шуршали переворачиваемые страницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119