Разве правильно еще во чреве матери наделить одного добрыми началами, а в кровь другого капнуть яд зла и требовать потом от обоих, чтобы они заслужили небо, хотя одному из них от рождения обеспечена дорога в ад? И вообще, существуют ли эти два разных загробных, вечных мира? Скорее всего это выдумали сами люди, потому что бог был бы слишком несправедливым и жестоким, если б мог осудить человека на бесконечные муки.
Такие размышления помогали Виле прощать слабости других. Она была одинаково мила и искренна со всеми: с подругами по классу, до единой влюбленными в нее, и с грубыми, наглыми мальчиками, даже с хулиганом Гряужинисом, который пытался однажды приударить за девочкой и, потерпев позорное поражение, распускал про нее отвратительные слухи. Никто, конечно, не верил в его болтовню, но Аницетас не мог объяснить себе нечувствительность Виле к оскорблениям иначе, чем полным отсутствием необходимой человеку гордости.
Осенью 1936 года, когда седьмые женские и мужские классы слились в один, произошел случай, который приблизил Аницетаса к Виле больше, чем три года совместного учения.
На уроке латинского языка Кулешюс хватился учебника. Никто не мог понять, куда исчезла книга, которую до звонка Андрюс заботливо положил в портфель. Учительница Думбенайте нервно барабанила пальцами по столу, все надеясь, что наконец встанет шалун, выдумавший нехитрую проказу, и Кулешюс получит свой учебник, но класс угрюмо молчал. Неужели кража?.. От этой мысли учительница покраснела, окинула сердитым взглядом учеников, словно желая рассеять отвратительные подозрения, и вдруг увидела поднятую руку. Не ожидая, пока учительница предложит ему встать, Варненас поднялся и единым духом выпалил, что книгу мог взять лишь тот ученик,
который на перемене был в классе, а в классе находился только дежурный Стяпулис, потому что второй дежурный Рукша сегодня заболел и не пришел в гимназию.
Аницетас еле удержался, чтобы не броситься с кулаками на клеветника. Он потребовал сделать в классе обыск, который тут же и был произведен. И как все удивились, когда завернутый в плавки учебник нашли в парте Аницетаса! Парень до того удивился, что вначале даже не пытался оправдываться. Пока Аницетас пришел в себя, большая половина класса уже поверила в его виновность. В эту решающую минуту, когда честь Аницетаса висела на волоске, решительно встала Виле.
— Я не верю, чтобы Аницетас был таким...—запротестовала она.
— Что ж, НеЬе§ Ргеи1ет? Наверное, учебник сам залез в плавки? — откликнулся Сикорскис.
— Не знаю. Только я уверена, что Аницетас его не брал.
— Вам что-нибудь известно? Объясните, — попросила Думбенайте.
— Наверное, кто-нибудь другой сунул книгу в его парту...
— Кто? —худое лицо Думбенайте стало еще злее.—Вы видели?
— Стяпулис честный юноша. Он не мог так сделать.
— Как вы можете отрицать факты, господин адвокат? — снова вмешался Сикорскис.
Виле решительно подняла голову.
На нее смотрело сорок пар нетерпеливых глаз, в которых отражались и простое любопытство, и одобрение, и беспокойство, и угроза.
— Садитесь, Римгайлайте.
— Вам нужны факты...—Виле потупила горящие глаза.— Пожалуйста: я сунула эту книгу в парту Аницетаса... в шутку...
— Лжет! — крикнул Сикорскис.
— Хочет оправдать вора...
— Заступница! — раздались возмущенные голоса. Учительница подняла очки, словно стекла мешали
ей, и ее лицо вдруг смягчилось.
— Хорошо, Римгайлайте, — сказала она.—Я уважаю вас за то, что вы признались...
На перемене Аницетас подошел к Виле и с упреком сказал:
— Тебе все равно никто не поверил. Зачем нужна была эта глупая ложь?
— Но ты же не... не брал книгу? — удивилась она.
— Ну и что?
— Я хотела пристыдить... того... тех, которые выдумали эту жестокую шутку... — объяснила она с печальной улыбкой.
— Напрасно, напрасно,—взволнованно пробормотал Аницетас, — теперь они будут над тобой издеваться. А мне от этого легче не станет.
— Я не могла иначе поступить, — виновато ответила она.—Весь класс ждал от меня ответа. Если бы я не призналась, ты бы остался вором...
— Честные ученики не поверили бы. Ты же не поверила? — Аницетас благодарно улыбнулся.—А мнение других меня не интересует.
— Может быть... Не сердись... Я думала, так будет лучше...— Виле принялась оправдываться, словно причинила Аницетасу большую неприятность.
— Что ты! — воскликнул он, до глубины души тронутый ее благородством. — Ты поступила очень хорошо, Виле. Я никогда не думал, что ты можешь быть такой... смелой... Спасибо, Виле, и... давай будем друзьями.
Она не успела ответить: прибежали подруги и потащили в конец коридора. Аницетас взволнованно слушал щебет убегающих девушек, а в памяти все стояли большие черные глаза. Он словно попал из тесной вонючей коморки на простор, залитый солнцем. Его захлестнула непонятная радость. Аницетас смотрел на удаляющуюся легкую фигурку и не мог поверить, что уже не первый год каждый день видит эти светлые шелковистые косы, тоненькие руки, эти милые губы и сверкающие жемчужинки зубов. Аницетасу стало неловко, что Виле оказалась лучше, чем он о ней думал. Вдруг мелькнула мысль: а не попробовать ли оторвать ее от отравленных, а потом... потом она, может быть, одумается, вступит в комсомол. И чем больше он об этом думал, тем возможнее это казалось. На следующей перемене он подошел к Дауман-тайте, которая в одиночестве прогуливалась по коридору, и предложил пригласить Виле на собрание кружка любителей культуры. Учительница пытливо
посмотрела на Аницетаса, а он смутился и тут же отошел. Ему показалось, что Даумантайте неправильно истолковала его слова, он рассердился на себя за мягкотелость и решил сам не участвовать в собрании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119