Правда, официально не сообщено, что Жутаутас донес на Ронкиса, но это же всем известно.
— Уважаемая...
— Разрешите кончить, господин Мингайла, — энергично прервала его Даумантайте. — Я не хочу, чтоб меня неправильно поняли или обвинили в распространении каких-то чужих идей, как это случилось с господином Габренасом. К преступлению Жутаутаса я отношусь с чисто педагогической точки зрения. Кто из вас осмелится утверждать, что либеральничание учителя Маргиса или, если можно так выразиться, левые настроения учителя Габренаса наносят больший вред ученикам, чем те тайные террористические силы, с которыми почему-то мирится руководство гимназии?
— Ну!
— Я не думаю снимать свое обвинение, господин инспектор. Вы потворствуете издателям газеты. Почему? Наверное, вам кажется, что это только несерьезная детская игра? Не шутите! Сегодня они издеваются надо мной, над учителями Маргисом, Габренасом, Думбенайте, завтра начнут нападать на других учителей, того и гляди, на самого директора. Недели две назад влетел кирпич в комнату учителя математики, а в недалеком будущем рука обнаглевшего преступника может уложить кого-нибудь из нас на улице. И я хочу спросить, не кажется ли вам, что именно такое попустительство хулиганам роняет авторитет педагогов и нарушает гимназическую дисциплину?
Раздалось несколько одобрительных возгласов.
— Мне жаль Жутаутаса. Я понимаю, что значит покинуть гимназию, когда аттестат зрелости почти в кармане. Но другого выхода нет. Тем более, что Жутаутас не откровенен с нами. Мы даже не знаем, откуда он той ночью возвращался домой, кто его толкнул на преступление. Ведь нельзя поверить, что единственная причина нападения — месть за плохую отметку. Мы должны вернуть гимназии спокойствие. А если хотим добиться этого, то обязаны принять самые строгие меры. Пускай дружки Жутаутаса знают, какое безжалостное наказание ждет их, если они запятнают имя ученика. Я предлагаю, уважаемые
коллеги, отчислить Бенюса Жутаутаса из гимназии с «волчьим билетом».
Бенюс скорчился, как от удара под ложечку. В углу жалобно заскрипела корзина, придавленная стулом. Комната утонула в красном тумане. Когда туман рассеялся, Бенюс прежде всего увидел под столом ноги. Много ног. Ноги застыли в разнообразнейших положениях и казались неживыми. Но вот раздался твердый голос Мингайлы, и под столом все ожило.
— Вам жаль Жутаутаса? Не лицемерьте, учительница Даумантайте. Вы делаете серьезное, озабоченное лицо, но нас не обманете. Ложь! Коварный лисий маневр. В душе вы ликуете, получив возможность исключить из гимназии одного из лучших, самых сознательных учеников. Господа педагоги! Я обращаюсь к тем, в сердцах которых еще горит любовь к своей нации. Семь лет мы терпели в гимназии красного выродка. Учили, освобождали от платы за учебу, расходовали на него духовные и моральные ценности нации, а этот жучок-древоточец разъедал нас изнутри. И разъедал бы по сей день, если бы не ученик Жутау-тас. Я не защищаю его, господа педагоги, я говорю: Жутаутас нарушил ученическую дисциплину. Накажите его! Но желая быть справедливыми, мы не можем забывать о его заслугах. Пускай встреча Жутаутаса со Стяпулисом простое совпадение, но, мы должны признать, счастливое совпадение, которое помогло нам устранить вредный элемент.
Бенюс поднял испуганные глаза. «Я, снова я!» Он хотел крикнуть, что это неправда, что он не виноват в аресте Аницетаса, но холодные тиски сдавили горло, и он застыл, так и не сомкнув побледневшие губы.
— ...И после этого мы спокойно выслушиваем предложение учительницы Даумантайте исключить Жутаутаса из гимназии без права поступления в дру-I ое учебное заведение. Исключить этого многообещающего юношу, который столько послужил родине...
— ...Выдав своего отчима, — добавил Габренас.
— Не отчима, а врага, — отрезал Мингайла.
— А как вы думаете, господин Мингайла? — язвительно спросила Даумантайте. — Человек, который выдал члена своей семьи, не может сделать того же с вами?
Бенюс, как зачарованный, смотрел на свои руки, лежащие на коленях. Руки были грязные. Он весь был грязный, вывалянный в нечистотах. А те все еще лили ему на голову вонючую навозную жижу, которая проникала в каждую клетку тела, засоряла сердце. Его лихорадило. Стул дрожал под его обессилевшим телом, и мусорная корзина трещала за его спиной, словно издеваясь.
— Господа! — директор побарабанил костяшками пальцев по столу, потому что между Мингайлой и Даумантайте снова шел поединок. — Если мы будем ссориться, то и за сто лет не решим вопроса. Бросьте идеологические споры и ближе к делу. Ученик, — Оль-видас поглядел через плечо на Бенюса.—Вам нечего добавить к тому, что вы сказали в канцелярии? Будьте откровенны. Это вам только поможет.
— Не жалейте своих дурных товарищей, которые толкнули вас на преступление, — добавила Думбенай-те. — Бог простит вас за нанесенную им обиду.
Маргис поощрительно постучал тростью.
Бенюс молчал. Молчали и те, за длинным, покрытым зеленым сукном столом. Затаив дыхание, с любопытством или с беспокойством они всматривались в жалкую фигуру парня.
«Теперь я могу выдать Мингайлу. — Злобная радость переполнила Бенюса.— Мингайлу, издателей газеты, свору Сикорскиса, могу рассказать, как Альбер-тас науськивал всех на Габренаса. Могу свалить вину на других, а сам паду на колени перед этими двенадцатью апостолами и буду взывать о милосердии. Тогда бы уж я стал законченным предателем. Но я не предатель, хоть вы и хотите меня им сделать. Нет, госпожа Даумантайте, ваше пророчество не исполнится».
— Я ничего не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119