Аницетас сжал Бенюсу локоть.
— Не огорчайся,— прошептал он ему на ухо.— Ты все равно ответил лучше Альбертаса.
— Я только города перепутал. — Глаза Бенюса наполнились слезами. — Если б он на меня так зло не смотрел, я бы все правильно ответил.
— Горилла нарочно хотел тебя сбить. Весь город знает, что он ненавидит бедных. Ты вд бойся. Мы будем учиться хорошо, и Горилла ничего не сможет поделать.
— Ну! — за столиком учителя раздалось рычание.—Что там за разговоры?
Бенюс с благодарностью взглянул на друга, и на душе у него стало теплее. «Учиться, учиться! —зло и решительно воскликнул он про себя. — Обогнать всех! Учиться так, чтобы никто не мог прицепиться!» Взгляд Бенюса натолкнулся на зеленоватые стекла очков Гориллы-Сенкуса. Мальчик пригнулся, спрятался за спиной сидевшего впереди гимназиста и высунул язык.
Бенюс снимал комнату на укромной улочке Жагарай у вдовы Букнене, которая жила здесь с сыном, старым холостяком Фелюсом. Фелюс был сапожник. Им вполне хватало трех комнат и кухни. В доме же были четыре довольно просторные комнаты, и лишнюю вдова сдавала гимназистам. Жильцов было трое: Бенюс, Лючвартис и Юлис Качяргис, гимназист третьего класса, которого ученики прозвали Мышкой. И правда, он чем-то смахивал на этого крошечного, тихого зверька. Юлюс был не по годам мал, мелок, шустер; глаза — круглые, крохотные, осторожно-хитрые. Он больше любил слушать, чем говорить. За незаметность, верно, его и прозвали Мышкой. Был он «чужак» — из соседней волости, где его отец работал почтальоном. Юлюсу шел тринадцатый, как и Беню-су, но выглядел он на год, а то и два моложе. Бенюсу не нравилось, что Мышка, одних с ним лет и мельче с виду, учится в старшем классе. А больше всего его раздражало поведение Юлюса. Бенюс считал, что застилать кровати по утрам должна хозяйка, потому что дома это делала мама, и его удивило предложение Мышки самим убирать постель. Более того, Мышка завел такой порядок, что сами ученики подметали комнату; подметает тот, кто встает последним. Словом, Мышка всячески старался, чтобы хозяйке было легче: он приносил дрова, бегал в лавку за покупками, а вечером, приготовив уроки, иногда читал вслух книгу, потому что Букнене любила рассказы, а глаза у нее уже ослабели. Вдова обожала Юлюса и не называла его иначе, как «деточка моя». Бенюс, стараясь завоевать благосклонность хозяйки, тоже пытался чем-то услужить ей, но у него не выходило так хорошо, как у «деточки»: если он бежал за водой, то частенько забывал вылить таз, в котором только что умылся, а чаще всего случалось, что, собравшись помогать хозяйке, он узнавал, что все уже сделал Мышка.
В этот год подморозило только после рождества. Ученики, жившие вокруг гимназии или на замощенных улицах, приготовив уроки, ходили играть в гимнастический зал. Улочка Жагарай была далеко от гимназии, здесь мостовой и в помине не было.
Жильцы Букнене радовались, кое-как пробравшись по грязи на уроки, а о том, чтобы ходить вечерами еще в гимнастический зал, и речи быть не могло. Все вечера мальчики проводили дома. Приготовив уроки, они читали, играли в шашки, шахматы, которые выстругал Мышка, или шли поболтать к Фелюсу. Сапожник был интереснейший человек. Он знал множество всяких историй, приключений и рассказывал до того ладно, словно видел все это собственными глазами. С детьми он толковал серьезно, как со взрослыми, хотя все его истории были веселые от начала до конца. Мальчики хохотали, схватившись за животы, а Фелюс даже не улыбался; только в его стального цвета глазах плясали бесенята. Бенюсу еще не приходилось встречать такого человека, который самые печальные вещи может обратить в шутку. Правда, он чувствовал себя неловко, когда Фелюс начинал смеяться над религией. Отчим тоже любил покритиковать церковь, священников, посмеяться над загробной жизнью. Мать мучительно переживала «богохульство» мужа и просила, чтобы не говорил такое при детях. Отчим умолкал, но, оставшись один с детьми, снова старался вырвать из маленьких сердец «законы» веры, вбитые матерью. Между ним и Агне шла молчаливая борьба. Бенюс это чувствовал и становился на сторону матери. Он не любил отчима, отчим был для него чужим. Мальчик не мог вынести, что этого человека любит мать, а еще мучительней было, что ненависть некоторых людей к отчиму падала и на ни в чем неповинную голову его, Бенюса. Поэтому все, что утверждал отчим, казалось ему неверным, неприемлемым. Он верил только матери. А мысли Фелюса никак не соответствовали мыслям матери. Он богохульствовал. Оба они богохульствовали, и Фелюс и отчим. Только Фелюс богохульствовал весело, смешил детей двусмысленными анекдотами, а отчим — серьезно, поучительно.
Под конец первого триместра Скуоджяй потрясло трагическое событие: отравилась девушка-портниха. Ее нашли мертвой на кладбище. После вскрытия обнаружилось, что девушка была беременна; соблазнивший ее парень женился на другой, и это толкнуло ее на самоубийство. Фелюс смеялся:
— Дура девка. Надо было какого-нибудь дряхлого Иосифа найти, родился бы Христос.
Мышка захихикал. Он был величайшим поклонником Фелюса. Особенно ему нравилось, когда сапожник начинал хулить веру. Тогда язык развязывался и у Мышки. Но плоские шутки Фелюса Мышка старался повернуть так, чтобы получилась глубокая мысль.
— Я читал, что такого Христа вообще не было,— вмешался он.
— Как это? — удивился Бенюс.
— Сами люди выдумали историю Христа, а если Христа не было, то нет ни бога отца, ни святого духа.
— Аминь, — добавил Фелюс, не поднимая кудрявой головы. Он сидел на стуле за низким столиком сапожника, заваленным обрезками кожи, каблуками, подковками, деревянными и металлическими гвоздиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119