Обладательницу полуметровой шеи считают красавицей, а мы таких называем жирафами. Вам не нравится курносый нос или выпуклые глаза, а другой, наоборот, неприятен прямой нос и запавшие глаза. Если бы все одинаково видели и судили о красоте, в мире не было бы равновесия. Опять не могу вспомнить, какой философ сказал — и очень правильно сказал, — что голая красота не достойна последнего нищего. Это значит, что внешность человека ничего не стоит, если ее не оправдывают духовные ценности — трудолюбие, разум, высокие идеалы, ну и, конечно, материальные ценности, которые могут помочь собрать воедино и выявить богатства твоего внутреннего мира. Мне кажется, это очень правильная философия. Ведь, про-
ходя мимо цветущего картофельного поля, вы бы не радовались цветам, если бы знали, что в земле нет плодов.
— Благодарю! —рассмеялась Ада.—Ты меня убедил, что сова красивее райской птицы.— Она схватила его руку и сильно сжала мягкими надушенными пальчиками.—Я согласна с твоей философией, хотя было бы лучше, если бы духовная красота соответствовала внешней. Тогда было бы полное счастье, а теперь только иллюзия.
Ада снова стиснула пальцы Бенюса, потянула его к себе, и он услышал бешеный звон невидимой струны. Она никогда еще не была так напряжена и никогда так дразняще не пела, как теперь. И он не вынимал руки из прохладной, нежной, как лепестки розы, ладони, которая увлекала его все дальше от тропы, на луг... Темно-зеленый травяной ковер таинственно шелестел под ногами, расстилаясь дорожкой мимо ароматных копен сена, мимо пруда, заросшего аиром, мимо куста ивы.
— Вас никто не заставляет выходить за Катенаса, — выговорил Бенюс, задыхаясь от волнения.
— Я же сказала, что я любительница редкостей.— Ада рассмеялась. — Нашла редкий экземпляр. Он вроде первых почтовых марок, — некрасивый, зато дорогой.
— Вы издеваетесь над ним. Я не понимаю такого лицемерия. Как можно жить вместе, не любя...
— Давай посидим тут. — Она остановилась у копны сена.— Ты интересный парень. С тобой можно поговорить. Садись. Помоги мне рассеяться. При мысли о замужестве у меня в ушах звучат похоронные марши.
Бенюс положил велосипед на траву и прислонился рядом с Адой к копне.
Струна звенела так, что подкашивались ноги...
— Лицемерие...—продолжала Ада и снова взяла его руку.—Ты не читал, что говорят философы об этом глупом слове? Если они такие умные, то должны объяснить, что оно так же условно, как и понятие красоты. Ведь и тут есть две стороны. Человек не может жить, не лицемеря. Но я стараюсь лицемерить как можно меньше. Мне мерзок жених. Я это сказала ему в лицо. Мне нравится один умный лохматый мальчик, и я не лицемерю —не прячу от него своих чувств.—
Ада положила руку на его голову и стала пальцами перебирать волосы.
— А-а-а...—Он хотел произнести ее имя, но звук застрял в горле. Пахло сеном, скошенной травой, набухшими от дождя тучами; нежные пальчики соскользнули с волос на шею и лукаво заплясали у подбородка; сотни запахов слились в один, удушающий. В это мгновение молния осветила небо, и на сером фоне сена он увидел широко раскрытые глаза со страшно расширенными зрачками, в которых отражались маленький лохматый человечек и велосипед.
— Дурачок...—раскрасневшееся лицо отделилось от сена и приближалось к нему, часто дыша мятным теплом.
Бенюс поднял руку, словно защищаясь от искаженных страстью губ, но рука против его воли обвила обмякшее тело.
Несколько дней он ходил как одурелый. Поначалу им всецело овладела радость. Он гордился собой, он торжествовал. Маленькая искорка надежды затеплилась в душе. Что вчера было совершенно невозможным, теперь стало мыслимым, а может, и выполнимым. Да, да... От женщин всего можно ожидать. Правда, женщин он знает только по книгам, а в книгах эти сложные существа воплощают и самые низкие, презренные страсти, и самые благородные порывы. Женщины не все умные, но обязательно хитрые. У них хватает смелости умереть за свою любовь, однако им ничего не стоит и своей рукой убить любимого из ревности. Они могут быть искренни с первым встречным и гнусно обманывать близкого человека. Искренность и лицемерие... Которое из этих чувств было ближе Аде, когда она впервые раскрыла перед ним сладость греховной тайны? В его сознании десятки раз в день вставал во всех подробностях тот вечер на лугу Жа-синаса. Он видел темный небосвод, заваленный грязными тряпками туч, копны сена, встающие из темноты с каждой вспышкой молнии, краснеющую среди деревьев крышу поместья. Она, эта барышня, которая дрожит в его объятиях, эта дочка старосты, будущая жена начальника полиции. Разве это не похоже на сказку о дурачке, въехавшем на коне на стеклянную
гору и получившем за это руку принцессы да еще и полкоролевства в придачу?..
— Ада, что это? Ты плачешь?
Она не отвечает. Только прижимается к его груди и дрожит.
— Ты милый... милый, Бенюс... дай руку... Вот так... Ох...
И он снова, теряя голову, кидается в пылающую бездну. В глазах — розовый мрак, в ушах — ни звука. Все стало осязаемым, целостным — ею. Только позже наплывает далекое громыхание грома, сверкает молния, и снова гром. Теперь он ясно увидел ее побледневшее лицо. На ресницах сверкают слезы. Две прозрачные капли побежали по виску, оставляя серебристый след, и сверкнули в пепельных кудряшках.
— Мне жаль тебя, Ада...
— Молчи. Я хочу весело провести вечер.
— Так зачем ты плачешь?
— Есть всякие слезы. Дай руку...
Потом он много думал об этих словах, старался вспомнить, каким тоном они были сказаны, что было потом, и снова загорался страстью. «Она меня любит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119