Но сегодня после обеда прибежала Даумантайте. Напомнила... Поначалу Габренас отказывался, но человеколюбие все-таки взяло верх. Нет, он не хотел бы быть причиной несчастья... И в сумерках, когда столяр с подмастерьями потел в мастерской, а его жена чесала язык с соседкой, в дверь комнаты Габренаса постучался плечистый рябой мужичок, с рыжими обвислыми усами и буйными рыжими кудрями, выбивающимися из-под овчинного треуха.
Аницетас спустился в погреб, еще не оправившись от удивления. В погребе было темно, воняло кислотой и плесенью. Только привыкнув к темноте, он разглядел в глубине тусклый свет. На перевернутой кадке мерцал свечной огарок, скупо освещая влажную стену погреба и часть замусоренного пола.
— Проходи, будешь гостем,— раздайся глуховатый голос за его спиной.
Аницетас послушно направился к кадке. Кажется, он где-то слышал этот мягкий и вместе с тем повелительный голос.
— Хорошо меня Габренас устроил, самого начальника полиции принять не стыдно,—рассмеялся таинственный обитатель погреба, и вдруг Аницетас узнал голос товарища Дундулиса, с которым уже встречался однажды. Он обернулся и еще больше удивился: вместо бородатого старичка на него глядел безбородый немолодой мужик с рыжей шевелюрой. Если бы не широкие плечи и проницательные карие глаза, Аницетас бы не на шутку усомнился в своей памяти.
Дундулис, заметив смущение Аницетаса, подбадривающе улыбнулся, указал на единственный стул и сказал:
— Мне про тебя рассказывали. Мы ведь уже виделись однажды. Тогда ты еще был зеленым пареньком, а теперь — мужчина.
Аницетас покраснел под испытующим взглядом и, не зная, что ответить, кивнул.
Старик пододвинул к кадке лежавшую у стены колоду, на которую ставили когда-то откупоренные пивные бочки, сел и минуту молчал, по-птичьи склонив на плечо голову и уставившись в глубину погреба.
— Когда-то и у меня был сын, вроде тебя, — сказал он вдруг. Провел ладонью по лицу, словно отгоняя видение, и неожиданно спросил: — Кажется, тебе доводилось сталкиваться с Ронкисом из Рикантай?..
— А как же... Мы поддерживаем постоянную связь. А что?
— Сегодня взяли.
— Ронкиса? — Аницетас побледнел.
— Вчера у него было собрание. Кто-то донес, вот и обыск. Нашли нелегальную литературу, посадят на несколько лет, а Ронкис был нам очень нужен.
— Да-а-а... Теперь охранка перевернет полместечка, — мрачно заметил Аницетас.
— Я думаю, в ближайшие дни никого трогать не будут. Подождут, пока все успокоится, пока распуганные зайцы, как говорится, вернутся в свои норы, и только после этого пустят гончих. Но надо быть поосторожней. А теперь расскажи, что нового в вашей
гимназии. Какие настроения? Каковы отношения учителей с учениками? Чем дышит молодежь? Вообще, мне все интересно.
— Похвастаться нечем, товарищ Дундулис. Плохо у нас. Просто позор. — Аницетас смущенно покосился на Дундулиса. В тусклом свете свечи лицо его казалось непроницаемым. — Самое важное вы, конечно, знаете. А все остальное — гимназические мелочи.
— Это как раз меня и интересует, — настаивал гость.—Мелочь часто и оказывается тем ключиком, который отпирает большой дом.
Аницетас коротко рассказал о последних событиях в гимназии.
Дундулис внимательно слушал, склонив по-птичьи голову. Иногда он задавал вопрос, проверяя какие-то свои догадки. И если ответ нравился, лицо его словно молодело.
Когда Аницетас кончил, Дундулис попросил подробнее пересказать разговор с директором и описать учеников, которые участвовали в нападении на Беню-са. Пока Аницетас говорил, старик глядел на пламя свечи и ногтем царапал дно кадки.
— В гимназии из четырехсот учеников — только два комсомольца, — заметил он с сожалением, когда Аницетас замолк.— Ты не думаешь, что некоторые из этих юношей, — Дундулис назвал несколько фамилий, — могли бы пополнить вашу комсомольскую ячейку?
— Я об этом думал, — оживился Аницетас. — Но, откровенно признаюсь, боялся ошибиться.
— Ошибаться нельзя, — согласился Дундулис—От ошибки недалеко до предательства. Но от преувеличенной осторожности можно заболеть опасной болезнью, которая называется трусость. Конечно, я лично не знаю тех юношей, поэтому мои выводы могут оказаться неправильными. Вообще трудно судить о человеке по характеристике, какой бы она точной ни была. Характеристика — только вышка, вершина башни, с которой лучше видна местность. И совсем не все равно, увидишь ли ты эту местность своими глазами или на топографической карте. Но партии очень нужны революционеры, которые умеют оценить человека объективно, без «вкусовщины», как говорится. Ты ненавидишь некоторых учеников только потому, что их родители принадлежат к враждебному нам классу.
А может быть, я ошибаюсь? — Старик склонил набок голову и воспросительно взглянул на Аницетаса.
— Они слишком много сделали мне плохого, чтобы я мог их любить, — тихо признался Аницетас.
— Нельзя человека ненавидеть. Ненавидеть надо зло в человеке. И не на человека — на зло направь свою ненависть. Конечно, это не значит, что надо попустительствовать врагам. Их уже не вылечишь. С си-корскисами и гряужинисами разговор короткий — борьба до конца. А с жутаутасами надо бы поискать другой тон...
— Искали уже...
— Но не нашли, — резко сказал Дундулис. — А сколько в гимназии нейтральных учеников, чьи родители середняки или состоятельные крестьяне? Не сомневаюсь, что в их числе немало честных ребят... Надо бороться за них. Если мы их не привлечем на свою сторону, они попадут в паутину Сикорскиса. Знай, настанет время, когда рабочий класс возьмет власть в Литве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119