Есть только плохие и хорошие люди.
— Я не думал, что в призывах умного человека ты увидишь какой-то эгоизм, — с горечью ответил Аницетас. — Тебе не понравилась грубая правда. Но эта статья написана бывшим рабочим, который испытал несправедливость на своей шкуре, а не милосердным графом Толстым или нашей сладкоголосой современницей Свет-Марден.
— Я приветствую его призыв к миру, но не могу оправдать двуличия. Он возмущается, что в других государствах преследуют коммунистов, и вместе с тем оправдывает расстрел двадцати белых. Как можно тот же террор в одном месте осуждать, а в другом оправдывать? Выходит так: что делаем мы — то хорошо, правильно, а что делают другие — кровавое преступление. Какое страшное у них лицемерие, у этих политиков!
— В мире идет безжалостная борьба между честными людьми и преступниками. Честные думают, что преступников надо карать, а преступники с этим не согласны и, желая оправдаться, стараются свалить вину на своих судей.
— Может быть. Но и те и другие чувствуют себя судьями, а не виновными.
— И все-таки одни из них — преступники! — разгорячился Аницетас—Которые?
1 Таутининки — правящая фашистская партия в буржуазной Литве.
Может быть, я с моими товарищами, такими же бедными рабочими, которых богатые называют лодырями и бунтовщиками? Нищета всегда виновата перед богатством. Мы виноваты в том, что наши дедушки или прадедушки не были достаточно оборотисты, не накопили капитальца, который мы бы могли потом унаследовать; мы виноваты, что не сумели пробиться; мы виноваты, что вынуждены работать на других; а более всего в том, что не согласны со своей судьбой и не берем на себя вины. Да, не берем, потому что думаем так: истинные преступники — не те, которых грабят, а те, которые грабят. Они себя выгораживают, но мы не верим их уверткам. Как может быть, что я, работая в десять раз тяжелее такого господина Стимбуриса или господина Сикорскиса, не могу даже наесться досыта, а они катаются как сыр в масле? Откуда у них все эти блага?
— Я не оправдываю эксплуатацию. Но причем тут отдельные люди? Издавна так велось, что одни служат, а другие принимают их услуги... Ведь платят по свободному соглашению...
— Свободное соглашение! Ха...—Аницетас нервно рассмеялся. — Это соглашение зависит не от рабочего, а от хозяина. Конечно, я могу не согласиться, требовать, чтобы мне заплатили за работу столько, сколько она действительно стоит; например, десят литов. А хозяин вместо десяти швыряет пять или того меньше, и я принужден уступить. Для него неважно, что у рабочего дома больная мать, которой нужно купить лекарства, что его дети плохо питаются и вырастают больными, что голод и непосильный труд преждевременно загоняют его в могилу. Его ничто не интересует, кроме собственного кармана, в который стекаются литы, политые рабочей кровью. А грабить людей, когда те не в силах сопротивляться, приговорить миллионы рабов к смерти — есть ли преступление страшнее? Но преступники ходят на свободе, а потерпевших преследуют, и ты еще жалеешь нескольких заговорщиков, которые хотели уничтожить завоеванное рабочими в России!
— Мне жаль пролитой крови, кто бы ее ни пролил, — огорченно ответила Виле.
— Революция в России потребовала миллионов жизней. Это огромная жертва. Но и эта жертва — ничто по сравнению с теми муками, которые приходится переносить людям всего мира в рабстве у капитала. Виле с ужасом взглянула на Аницетаса.
— Для того чтобы освободиться, никакие жертвы не страшны, — продолжал Аницетас. — Лучше сразу вырезать опухоль, чем испытывать постоянную боль.
— Ты... страшный, Аницетас...—прошептала Виле побелевшими губами.—Миллионы!.. И ты говоришь о них, как будто они не люди, а песчинки...
— Мы не понимаем друг друга, Виле,
— Да. Нам не стоит говорить на такие темы.
— Я ошибся... Если б я знал, что ты такой наивный ребенок...
— Ты устал, Аницетас, — прервала Виле, словно не заметив упрека в голосе товарища.—Дай, теперь я погребу.
Аницетас покачал головой.
— Тебе надо отдохнуть, Аницетас. На этом складе можно окончательно надорваться. Поискал бы работу полегче... Вот и я работаю на каникулах.— Виле протянула огрубевшую ладонь. — За день так устаю, что сплю как убитая. Но по сравнению с твоей работой — это только игра. Послушай, Аницетас, скоро уборка. Хозяева ищут сезонных рабочих. Могу порекомендовать тебя в Линвартис. Заработаешь не меньше, а работа будет легче и здоровей.
— Спасибо, Виле. Я не могу уйти от Гальперина.
— Если б ты не был такой... тебе бы было легче... Помнишь, шестнадцатого февраля наша дружина устраивала вечер с представлением. Мы получили больше пятисот литов чистого дохода, и все эти деньги пошли на помощь бедным ученикам. Я не оправдываю своих товарищей. С тобой они поступили некрасиво, несправедливо, но...
— Пожалуйста, не волнуйся, Виле. Они правильно меня оценили, — с досадой оборвал ее Аницетас. — Я бы все равно не принял милостыню из чужих рук, мне нечем за нее платить.
— Благотворительность не требует платы.
— Не говори. Этими несколькими литами Мингайла хочет восстановить неимущих учеников друг против друга, расколоть их, перетянуть часть на свою сторону, сгладить недовольство. Как я могу взять аванс под чувства, которыми никогда не смогу им отплатить?
— Тебя снедает гордыня, Аницетас, губит гордость... Я понимаю, что ты так поступаешь по убеждению, но подумай, легче ли от этого тебе самому и твоим друзьям?
Губы Аницетаса мучительно дрогнули.
— Может, вернемся на берег? Я очень устал.
— Вот, я говорила, что тебе надо отдохнуть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119