— Муж тоже так говорит.
— Правильно говорит. Твой муж умный человек.
— Никак я не пойму, чего вы суетитесь, словно пчелы перед роем? Что вам нужно? Чего вы добьетесь
пустой своей болтовней? Лучше будет, лучше будет! Сорок лет я это слышу, а хорошего как не видали, так и не видим. Собираетесь, языками мелете,— от этого, может, у вас на душе легчает. Но серьезным хозяевам не нравится эта болтовня, дядя Лапенис.
— Я хочу тебя попросить. — Лапенис собрал в горсть бородку. — Хочу попросить, чтобы ты забыла мою фамилию. Думаю, тебе неважно, почему мне больше нравится называть себя Дундулисом? Ведь ты не желаешь мне зла?
— Что вы!..—перепугалась Агне. Вдруг в ее воображении промелькнула телега, мужик на козлах, жандармы, между ними плечистый рябой парень, закованный в кандалы. Она вспомнила последний обыск, угрозы полицейских, и на лбу выступил холодный пот. Ее давно пугали бунтарские разговоры мужа, но она не знала, что он так глубоко втянулся в опасную игру, даже связался с человеком, который прячется от гнева властей под чужим именем. — Хоть бы детей пожалел!—с дрожью в голосе сказала она.—Разве он вам ничего не говорил про детей?
— Говорил. Знаю, что растите двух молодцов.
— Вы понимаете, что будет, если его посадят в тюрьму? — зло спросила Агне.— Бенюса вышвырнут из гимназии, а мы с Шарунасом по миру пойдем.
— В юности мне довелось прочесть очень правильные стихи. Я запомнил одну строку. Угнетенные должны бы написать ее на своем знамени: «Борьба требует жертв!» — язвительно заметил Лапенис-Дундулис.
— Пускай борется тот, кто один, как перст, дядя... Дундулис!
— У меня была жена. — В голосе Лапениса Агне почувствовала упрек. — Когда я вернулся с каторги, она уже умерла. Помнишь моего сынишку? Он тогда еще малышом был. Белые взяли его в армию, и больше я его не видел. Убили. Под Вильнюсом. В бою с поляками...
— Я же не говорю... У каждого свое горе...— устыдилась Агне.
Бенюс с минуту стоял во дворе, не осмеливаясь войти в дом. Пес, узнав своего, радостно повизгивал, махал хвостом, прижимался к ногам. «Вот кто бы дал
денег, если бы у него были», — горько подумал Бенюс и снова принялся ругать себя за легкомыслие. Почему он не поверил Альбертасу? Надо было отказать старику Сикорскису и вернуться домой до темноты. Но куда уж там! Ведь господин Сикорскис богат! Что для него значат семьдесят пять литов? За игрой его сердце смягчится, Бенюс улучит удобную минуту, попросит, старик раскошелится... Так и просидели за шахматами допоздна. Нарочно проигрывал, угодничал, сладко улыбался, а дошло до дела — еле-еле пять литов выпросил... Бенюс с омерзением плюнул. «Теперь придется людей со сна поднимать. Отчим и так уж волком смотрит... Глупо, до чего глупо вышло...» Бенюс посмотрел на стоящую в темноте избушку с наглухо закрытыми ставнями, стряхнул с воротника снег и пошел к двери. Вдруг он вспомнил о ключе, которым отпирали дверь снаружи. Ключ был примитивный — шило с загнутым кончиком; это шило надо было всунуть в маленькую дырку, вырезанную в дверях, и отодвинуть засов. Бенюс пошарил под крышей, где прятали это нехитрое приспособление, и действительно за решетиной нашел «ключ». Через минуту он уже был в сенях. Хотел задвинуть засов, но увидел, что из-под двери сочится свет. В сенях остро пахло самосадом. «Отчим не курит. У них гости, — подумал Бенюс с облегчением. — Интересно, с кем я буду иметь честь встретиться?..» Сев на корточки, он приник к замочной скважине, но никого не мог разглядеть. Видел только чью-то спину и руки, лежащие на столе. Кто-то говорил спокойным, ровным голосом, но поднявшийся ветер так завывал и хлопал наружной дверью, что ничего нельзя было разобрать. Бенюс прислонился к косяку и прижал ухо к дверной щели. Теперь говорил другой. По грубому, прерывистому голосу, Бенюс узнал кузнеца Гаудилу.
— Какого дьявола мы позволяем у нас на шее сидеть? — ясно расслышал Бенюс.— Надо было вместе с сувалкийцами пойти. Сбросили бы власть и...
— Все задним умом крепки...
«Пятрайтис! — узнал Бенюс. — И тот пришел к отчиму поутешаться...»
Вмешался первый голос, но Бенюс ничего не разобрал. Потом кто-то откликнулся и послышался визгливый тенорок бедняка Грикениса:
— Хуже! Не всем хуже, уважаемый. Это я могу жаловаться, должен жаловаться — меня с земли сгоняют, а наш Сикорскис, как сыр в масле...
Порыв ветра потряс избу, и дальше Бенюс ничего не понял. Мужики спорили, доказывали что-то друг другу, но до Бенюса долетали только обрывки фраз.
Потом снова заговорил незнакомец, которого Бенюс никак не мог узнать:
— Да, в руках буржуазии полиция, армия, оружейные склады. Но на нашей стороне — правда. И она, рано или поздно, победит. Надо только быть всем заодно. Литовцы, евреи, поляки, русские, немцы, если их эксплуатируют, — наши братья. Мы должны протянуть друг к другу руку помощи и объединиться в общей борьбе против эксплуататоров.
«По выговору он не здешний. Интересно, что это за личность... Наверно, какой-нибудь проходимец-агитатор. Правильно говорил Мингайла, что в Литве развелись всякие паразиты. Рак нации! Войду и разгоню всех!»
Но вспомнив, зачем пришел, Бенюс остыл. Он нерешительно постучал в дверь.
За столом сидело шестеро и играли в карты. У окна, заткнутого подушкой, Бенюс увидел обладателя незнакомого голоса — крепкого старика с всклокоченной козлиной бородкой. Он держал перед собой карты веером и, казалось, так углубился в игру, что не заметил вошедшего.
— Пожалуйте в масть! —объявил бородач, энергично припечатывая карту ладонью.—Забирай!
— Завтра! — Ронкис сбросил последнюю карту и тыльной стороной руки оттолкнул кучу подальше от себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119