Я хорошо учусь, только половину надо платить за учебу. Так и закончу гимназию, А если бы остался на второй год и, скажем, родители отказали бы в деньгах — разве такой Йокубас с Фелюсом меня бы поддержали?
— Нас давит одна беда — нищета.
— Вот видишь! — Бенюс ехидно рассмеялся. — Ругают тех, кто лучше живет, а помочь себе ничем не могут. Зачем тогда напрасно горло драть?
— Послушай, Бенюс...
— Помолчал бы лучше! — зло оборвал его Бенюс. — Можешь не стараться. В свое болото ты меня не затащишь!
Они молча шли по опустевшим улицам, и с каждым шагом увеличивалось расстояние между ними. Бенюс смотрел, как силуэт друга то исчезает совсем, сливаясь с тенями домов, то выплывает из ночного мрака и снова тает на неосвещенных тротуарах. Неожиданно мелькнула мысль, что они идут в запрещенное для учеников время, их может поймать инспектор, и он принялся выдумывать объяснения на этот случай. — «Я не хотел, господин инспектор, а Стяпу-лис... Повел куда-то...» Застраховавшись таким образом, Бенюс снова погрузился в мечты о Виле.
Он увидел ее впервые этой осенью, на открытии учебного года, и что-то странное, до сих пор не изведанное, охватило его. Приятно было видеть ее на переменах в коридоре; после уроков он старался поскорей вырваться во двор, чтобы проводить ее взглядом, а утром первым прибегал в гимназию, и какая радость охватывала его, когда на его робкое приветствие она отвечала милой улыбкой! Он искал предлога, чтобы заговорить с ней, но когда такой случай представлялся, смутившись, отходил. Ему казалось, что она совсем не похожа на других девочек, с которыми можно как хочешь шутить, дернуть за косу, вырвать книгу из рук. Он видел, как однажды Гряужинис выбил у нее из рук книгу, и на пол посыпались высохшие лепестки. Лепестков было много. Варненас, известный остряк, прозвал Виле «садовницей». Но Бенюс не видел ничего смешного в том, что она закладывает между страницами листья и цветы, отчего ее книги выглядят в два раза толще. Напротив, это нравилось ему, как и все, связанное с ней. Ему нравилась ее легкая походка, голубые ленты в косах, короткий, немного курносый носик, загорелое лицо: за лето его так обласкал ветер полей и так опалило солнце, что, когда она смеялась, мелкие белые зубы сверкали на темном лице, как перламутр. А смеялась она от души, заразительно, не жеманилась, как другие девочки. От нее словно шли невидимые лучи, и иногда человек, услышав ее смех, сам без причины начинал смеяться. Бенюс с завистью смотрел, как она ходит под руку с подругами, как иногда, смеясь, обнимает их, и ему нестерпимо хотелось, проходя мимо, хотя бы прикоснуться к ее платью. Он жадно ловил каждый слушок про нее — бессознательно набирал сведения для будущего разговора, который все откладывал...
Погрузившись в свои мысли, Бенюс и не почувствовал, как свернул на улицу Паупё и пошел по берегу реки, мимо домика Стяпулисов. И тут он неожиданно снова увидел Аницетаса. Тот стоял, прислонившись к высокому дощатому забору.
— Могу тебя проводить...
— Как хочешь.
— Хотеть не хочу, но должен тебе кое-что сказать. — Голос его звучал резко, был каким-то чужим. — Ты помнишь ту зиму, когда Людас Гряужинис сломал твою финку?
— Ну и что7
— Как нас оставили после уроков, как мы ели сухари, а потом пошли ко мне? Помнишь? — Бенюс молча повел плечами. Эту манеру он перенял от Си-корскиса.—Забыл... А я все помню. Я помню, как я в тот день за тебя заступился и впутался в драку с Гряужинисом, а ты сидел на снегу и пальцем не шевельнул, чтобы мне помочь. Все помню.
— Кажется, я тебя не забывал, когда мать привозила мне гостинцы? — насмешливо упрекнул Бенюс.
— Да, ты мне часто бросал кусок. Но по доброте ли сердечной?.. А мать у тебя добрая. Ангел, не мать. Все знают, как бедствуют твои, а тебе ни в чем нет отказа.
— Как же, у меня карманы трещат от денег! Хочешь? Могу дать сотню-другую.
— Не прошу, все равно не дашь,—спокойно ответил Аницетас. — Варненасу бы дал, хоть он тебя обзывает, или Гряужинису, хоть ты не раз страдал от его кулаков, а мне — нет. Я для тебя не компания.
— Никак не пойму, чего ты цепляешься, — пробормотал Бенюс. Он был не столько смущен, сколько удивлен, — таким тоном еще не говорил с ним его сдержанный товарищ.
— Хочу, чтоб ты знал, что я о тебе думаю. Я все стеснялся, боялся ошибиться. Нет, вижу, я не ошибся. Ты злой и корыстный человек. Когда на тебя нападали, ты прятался за моей спиной, а попалась спина поудобней, — ты за ней укрылся и оттуда швыряешь в меня камнями. Я не помню, чтоб ты приходил ко мне без дела, просто так. Зато я хорошо помню, как на улице ты морщился, краснел, если мы с тобой встречали кого-нибудь из нашего класса, а потом за глаза вместе с ними издевался надо мной. Настоящие друзья так не поступают. Я все сказал. Спокойной ночи, и катись ты к своим бойскаутам!
Бенюса так ошарашило это неожиданное нападение, что он не нашел слов для оправдания. Неприятная правда больно задела — словно его застали на месте позорного преступления, и он мучительно сердился на себя, что не дал отпора Аницетасу.
А на следующий день...
На большой перемене ученики высыпали на площадку. Деревья уже обнажились, но площадка, усеянная опавшими листьями, и усыпанные песком дорожки еще желтели в лучах прозрачного осеннего солнца.
Виле с девочками играла в волейбол. Бенюс издали следил за ее ловкой фигуркой и думал — наверное, она уже знает, что сегодня учитель гимнастики Гармус перевел его в основную баскетбольную пятерку. Тут же на беговой дорожке стояли гимназисты из четвертого класса. К ним подошел Варненас, и Бенюс услышал, как он сказал:
— Жутаутаса зовет учитель Мингайла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119