Стеклянная гора
Роман
У крыльца уже стоял легкий шарабан Сикорскиса. Антанас Ронкис бросил в него узел с постелью, сунул под сиденье самодельный сундучок.
— Полхозяйства сложила, — мрачно улыбнулся он жене.
— Мы дома, не пропадем, — миролюбиво ответила Агне, притворяясь, что не поняла упрека.
— Шарунасу хоть бы кусочек колбасы оставила.— Ронкис взглянул на пасынка. — Ребенок последнее лето дома.
— Ну, попрощайся, Бенюкас, с отцом, — поторопила Агне, забираясь в шарабан.
Мальчик подошел к Антанасу, неохотно поцеловал руку. Холодность отчима была не по душе ему, и он радовался, что наконец вырвался из дому.
Ронкис похлопал пасынка по плечу.
— Смотри, учись хорошо.—Он обнял Шарунаса, который стоял, прижавшись к его ноге, нагнулся и горячо поцеловал малыша.— А мы будем пасти, брат? А? Как по-твоему? Должен ведь кто-то пасти за тех, которые учатся, верно?
«Попрекает», — печально подумала Агне. Господи боже! Разве для нее не оба сына равны? Было бы дома столько добра, сколько материнской любви в сердце, лет через пять и Шарунас надел бы такую же форму, снимал бы перед знакомыми бархатную фуражку гимназиста, и не надо было бы грызться из-за того, как разделить последний круг колбасы. А теперь, хоть плачь, — чтобы прибавить одному, надо отнять у другого...
Агне разобрала вожжи, и шарабан тронулся с места.
— Шарунас, смотри у меня, — бросила она через плечо.—Не лазь по деревьям. Других штанов никто не купит, придется с голой задницей бегать.
— Не бойся, — ответил за сына отец. — Мы в поместье пойдем молотить. Шарунас подсобит батракам зерно возить.
— Тебе бы все шутить, Антанас...— Агне взмахнула кнутом, словно отгоняя злые мысли. Лошадь побежала рысцой. Шарунас бросился вслед: ах, до чего хорошо пробежаться, уцепившись за задок повозки! Но строгий окрик отца вернул его.
Бенюс сидел, откинувшись на мягком сиденье. От покачивания на рессорах кружилась голова: когда колеса подскакивали на выбоинах, сердце обрывалось в каком-то сладком страхе. Он не ехал, он летел. Летел на удивительной сказочной птице. У ног лежал сундучок с продуктами, рядом сидела мать, сзади доносились звонкие крики Шарунаса. Но Бенюс ничего не слышал, не чувствовал, его несло, несло... Над головой плыло осеннее небо, выстланное пышными ветвями деревьев. По бокам — избы, дворы, гусиный гогот, сады, клонящиеся к земле под тяжестью плодов. И воздух, удивительный осенний воздух, каждый глоток которого насыщен хлебом и материнской любовью.
Бенюс зажмурился. Вдруг он почувствовал, как ласковое тепло словно волной залило спину. Мальчик поднял глаза: зеленый прохладный тоннель кончился. Они выехали из деревни на озаренные солнцем поля. Он обернулся. Отчим все еще стоял у калитки.
С Ронкис был невысок, но плечистый, крепкий мужик. А издали выглядел будто паренек в холщовой синей рубахе и закатанных до колен штанах из «чертовой кожи». В Большую войну ему оторвало на австрийском фронте кисть левой руки. Пятнадцать лет прошло с той поры, но Антанас не привык к своему увечью. Он стеснялся не только чужих, но и дома старался держаться так, чтобы оно меньше бросалось в глаза. И теперь стоял, заложив за спину культю, обтянутую черной кожей, и глядел на удаляющийся шарабан. А рядом, уцепившись за полу отца, топтался Шарунас.
— Еще не ушел? — спросила Агне.
— Ушел, — солгал Бенюс.
— Надо было Шарунаса взять. Еще в молотилку сунется.
— Не сунется. Отчим-то остался... Агне тяжело вздохнула.
Бенюс понял, что обидел мать, и ему сделалось неловко. Он молча, угрюмо смотрел на поместье, которое виднелось в полукилометре от дороги. С большака строения не были видны: их заслонял огромный густой парк. Только когда они миновали аллею молодых каштанов, парк чуть приоткрыл свою зеленую завесу, и сквозь листву полыхнули лоскуты красных крыш. В конце аллеи Бенюс увидел высокую белую стену с колоннами, обвитыми зеленым вьюнком. Но шагов через десять пышная листва снова скрыла и стену, и колонны, и красные пятна крыш. Только за мостом через Вешинту, где большак делал поворот, зеленая завеса начала неторопливо отступать, обнажая постройки. Сеновалы, двухэтажный амбар из обожженного кирпича, навесы, новые каменные хлева, массивное здание свинарника, стены которого еще в крепостное время сложили из камня деды здешних крестьян, — одно за другим появлялись из зелени строения, словно выходили из леса солдаты в красных фуражках и надменно глядели с холма на удаляющийся шарабан. Только особняк с колоннами парк все еще не выпускал из своих объятий. Пришлось проехать изрядный кусок, пока они, обернувшись, увидели над зелеными кронами красную шляпу крыши и, сквозь деревья, белые стены, похожие издали на кружева, развешанные на ветвях.
— Сикорскисы своего Альбертаса вчера отправили,— промолвил Бенюс, решив развлечь мать, которая все еще сидела мрачная, о чем-то задумавшись. — Вместе учиться будем.
— Им что. Своя лошадь, своя телега. Когда хочешь, тогда едешь.
— Я хорошо буду учиться. — Бенюсу захотелось сказать матери что-нибудь приятное. — Бедных учеников, которые хорошо учатся, в гимназии от платы освобождают. Я постараюсь, мама...
Мать взглянула на сына с любовью.
— Вот кончишь учиться, поступишь на службу,— твердо сказала она. — Будешь жить в красивых комнатах, купишь новый костюм, шляпа у тебя будет. Станешь настоящим барином.
Глаза у мальчика заблестели.
— Только — ты будешь добрым барином, — вдохновенно продолжала Агне, словно ее сын уже сидел в кресле чиновника. — Будешь любить всех хороших
людей, не дашь богатеям обижать бедных и конечно не забудешь своих родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119