Но домой идти не хотелось, она боялась встретить Бенюса. В двух шагах от тропинки стояла сгорбленная ольха. Виле смахнула с пня талый снег, села и прислонилась к ольхе. Дерево тихо поскрипывало на ветру. Виле вспомнила мать, родной дом, озеро Линвартис, лодку, бледное лицо Аницетаса. Да, ни с того ни
с сего она вспомнила Аницетаса! Вспомнила так отчетливо, словно он сидел тут, напротив, и улыбался своей умной, ободряющей улыбкой. Милый, добрый друг! Он, может быть, слишком строг к кое-кому, зато всегда честен!
Виле прижалась к мокрой коре. Влага охладила разгоряченное лицо, но легче не стало. Она постояла, подумала, потом встала и пошла назад по тропинке.
Вымыв лавку, Аницетас попрощался со сторожем и ушел домой. Он был голоден, как пес, еще больше устал, но старался об этом не думать.
На углу он столкнулся с Даумантайте. Казалось, учительница поджидала его.
— Как здоровье матери? — спросила она. Аницетас остановился.
— Спасибо, в последние дни получше стало.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — тихо промолвила Даумантайте. — Тебя зовет учитель Габренас. Хорошо, если бы ты зашел сейчас. — И, увидев какого-то прохожего, громко добавила: — Передай привет своей матери. Скажи, что зайду как-нибудь. До свидания.
Габренас жил в начале улицы Глуосню (сразу за синагогой, которая стояла на рыночной площади, между убогим зданием почты и домом господина Кате-наса), в большом доме. Дом был каменный, оштукатуренный, но безжалостнее когти времени кое-где отколупнули штукатурку, и стены стали пестрыми, вроде пасхального яйца. Из провалившейся драночной крыши торчали две круглые трубы, похожие на закатанные рукава. На маленьких глубоких окошках висели замшелые ставни с сердечками, которые неизвестный мастер вырезал, когда на месте нынешнего местечка стояла лишь корчма да несколько деревенских изб.
Раньше этот дом принадлежал купцу Фрейтке Кальманасу — он складывал здесь приобретенный у крестьян лен. Но несколько лет назад Кальманас выстроил новый, более удобный склад, а пегий дом продал бабе, которая варила пиво и устроила в доме тайную пивнушку. Теперь ловкая предпринимательница сидела в тюрьме, а ее пивная, конфискованная по решению суда, принадлежала городскому самоуправлению. Власти сдали опустевшее помещение столяру Бальчюнасу с семьей. Почти полдома Бальчюнас отвел под мастерскую, а другую половину отремонтировал, устроил небольшую квартирку для себя и две комнаты для жильцов. В одной из этих комнат он поселил двух своих подмастерьев, а во вторую пустил холостого учителя математики Габренаса.
Аницетас вошел в сени и постучался. В сенях пахло столярным клеем и денатуратом. Из мастерской доносились сердитые удары топора, визжала пила, шелестел рубанок. Только людей не было слышно — столяр не любил разговоров за работой. Аницетас избегал этого человека — подозревал, что он служит в охранке — и потому вздохнул свободнее, когда Га-бренас открыл дверь. Внутрь удалось проскользнуть незаметно.
— Вы один?
— Нет, — сухо ответил старик.
Аницетас огляделся. Книжный шкаф, посередине комнаты деревенский стол, два стула, потертое кресло, на стене под белой простыней висит одежда. Не очень чисто, не очень аккуратно, более чем скромно, но по-своему уютно. Как всегда.
Старик молча смотрел на большой ящик в углу, полный старых газет и журналов, и зло глотал невидимый кусок.
— Меня послал один человек, — прошептал Аницетас.
— И вы, разумеется, удивлены? — тоже шепотом спросил учитель.
— Да, я не думал, что вы...
— Вы не ошибались. Я никогда не был сторонником кровавого насилия. И не буду. Но прежде всего я гуманист. На моем месте так поступил бы каждый порядочный человек.
Аницетас молча смотрел на мрачное лицо старика. Его удивление и любопытство росли.
Габренас прошелся несколько раз по комнате, остановился у двери, прислушался и осторожно повернул ключ в замке.
— Я не хочу, чтобы ты про меня думал: «Вот старик! На языке одно, на уме другое». Нет, юноша. Старик каким был, таким и остался, и ничто его не переделает, — шептал Габренас, обиженно глядя на Аницетаса. — Прогресс не совместим с кровопролитием, любое кровопролитие тормозит прогресс. Таково мое мнение. Тебе оно известно. Но когда ко мне обращаются за помощью, я не могу отказать, хотя я, может быть, и не согласен с политическими взглядами данного человека.
— Это все? Для этого меня сюда послали? — спросил Аницетас, начиная беспокоиться.
Габренас молча подошел к ящику с газетами и поманил Аницетаса. Пока Аницетас шел, учитель отодвинул ящик в сторону, потом взял откуда-то большой загнутый гвоздь и, присев на корточки, трижды постучал в пол. Внизу раздалось приглушенное шуршание. Через минуту что-то скрипнуло, половицы зашевелились, и на том месте, где стоял ящик, Аницетас разглядел узенькую щелку. Около щелки он только теперь заметил дырочку величиной со шляпку гвоздя. Габренас сунул в эту дырку гвоздь, потянул и открыл тайный лаз. Внизу был погреб бывшей хозяйки, где она прятала от полиции пиво и контрабандную водку. Мастер поработал на славу: надо было иметь собачий нюх, чтобы обнаружить тайный лаз. Полиция, делая обыск, не обнаружила погреб, в котором тогда лежали две бочки пива и не один ящик контрабандной водки. Муж бабы успел до процесса очистить погреб в надежде, что еще понадобится это безопасное местечко: ему не пришло в голову, что дом могут конфисковать. Габренас наткнулся на лаз случайно, когда колол дрова, и в шутку обмолвился об этом Даумантайте. Потом он обо всем забыл — и о погребе, и о давнишнем разговоре. И не предполагал, что придется вспомнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119