Оркестр играет марш, кони аккомпанируют музыке цоканьем
копыт, а парни — сто тысяч парней в высоких зеленых фуражках, с белыми поясами, со столбами Гедимина на треугольниках стоячих воротников — много-много парней, словно березовая роща качается на ветру... Скачут, скачут...
Яркие цветы — сестрице, Мне же — сабля на боку...
Это походная песня. Это песнь прощания. Может быть, их губы повторяют эти слова в последний раз. На Вильнюс, на Вильнюс! Прощай, Бенюс. Я буду ждать тебя с победой. В добрый час! Головка Виле прижимается к его сильной груди, украшенной медными пуговицами, шелк волос щекочет подбородок, и будущий герой обнимает девушку, крепко прижимает к себе. Моя маленькая черноглазая жена... Моя единственная...
Бенюс приоткрыл сонные глаза и вместо полка молодцев увидел полутемный сеновал. Он сразу не хотел поверить, что это был только сон, потому что на груди его действительно лежала милая головка, а рука обнимала талию Виле... Бенюс сидел, опьяненный близостью девушки, но после сна, в котором она предстала перед ним как неземное видение, грязные мысли не смели осквернить чистоту его чувства. Он сидел и думал, что нехорошо будет, если она теперь проснется в его объятиях. Испугавшись, Бенюс осторожно высвободил руку и, пока она спала, смотрел на ее лицо.
Молодая кровь кипела, но страх, который казался ему благородной стыдливостью, страх, порожденный инстинктом самосохранения, и на этот раз усмирил его. Как странно — они дружат вот уже три года, любят друг друга, хотя не сказали этого слова, и во всем мире нет у него ближе человека, чем Виле, — а все-таки иногда он робеет перед ней. Близость ее, кроме радости и страха, всегда вызывает у него мучительное беспокойство. Как будто он собрался в долгий и опасный путь и все старается вспомнить, не забыл ли какую-нибудь мелочь. От Виле он возвращался счастливый, но всегда был так утомлен внутренним напряжением, что не мог заснуть ночью. В нем раздражающе звенела натянутая до крайности струна, и он боялся, что в конце концов она лопнет. Это было одним из тех необъяснимых явлений, которые Бенюс в последнее время замечал в себе. Не менее удивительным было и то, что неожиданно изменились его чувства к Аде. Бенюс больше не стеснялся ее. Она не вызывала уважения, но ее легкомыслие не возбуждало и презрения, которое он испытывал после случая в автомобиле. С ней было легко. Ее кокетство, а нередко и откровенно-циничное заигрывание возбуждали его любопытство и рождали запретные надежды. Он отгонял эти чувства, пытался доказать себе, что они постыдны, низменны, даже преступны по отношению к чистой любви, но тайный голос плоти нашептывал иное. После каждой встречи с Виле ему жадно хотелось видеть Аду. Ему казалось, что эта избалованная барышня нарочно играет им, хочет подразнить, спровоцировать, а потом жестоко посмеяться над ним. Потом Бенюс вспоминал слухи о ее любовных похождениях, и тайный голос хихикал от удовольствия. Но самолюбие опять предупреждало Бенюса: что, если над тобой хотят посмеяться? И он шел домой взбудораженный, совсем разбитый, как после встречи с Виле, и клялся бросить эту глупую игру. И опять самолюбие, то самое самолюбие, которое советовало беречься, подбивало его уступить низменным страстям и ответить на вызов. Ведь Ада — не какая-нибудь простая девка, а барышня, помещичья дочка. И кто знает... Эх, зачем заглядывать так далеко! Нет, барышня Ада не такая, как говорят, и он бы не подозревал ее в злых шутках, не будь она на несколько лет старше...
Об этом Бенюс размышлял и теперь, когда заметил идущую навстречу женщину, чья походка напомнила ему Аду. Все движения, изящный взмах руки, вызывающая посадка головы, наконец — это пепельное платье с глубоким декольте вскоре убедили его, что он не ошибся.
— Добрый вечер, Бенюс, — издали крикнула Ада. — Почему пешком?
— Ваши сорванцы шины прокололи, — ответил он, и ему вдруг стало жарко.
— Ну, не вали на детей, это моя работа, — она звонко рассмеялась. — Я знала, что ты пешком вернешься по этой дороге. Хочу с тобой поговорить.
Бенюс молчал, ошарашенный ее смелостью.
— Я могу тебя проводить, — добавила она серьезно, видя, что Бенюс остановился.— Мне нравится, когда вечером тучи. Люблю мрачные краски. Я не видела
грозы в море, но мне кажется, нет ничего интереснее бушующей стихии. Мрак, адский грохот волн, молнии, стоны погибающих... Страшно — а мне нравится. Бенюс не ответил. Он медленно вел велосипед, прислушиваясь к звону напрягающейся струны.
— Что люди говорят о моем браке? — вдруг спросила Ада.
— Вам многие завидуют, — тихо ответил он.
— Чему? Боже мой — чему? — Ада расхохоталась.— Может, этим глазам навыкате? А может, носу, на котором можно повесить полдюжины пальто?! Ха-ха-ха!
— Господин Катенас — достойный человек, — сдержанно заметил Бенюс. — Правда, он некрасив...
— Он отвратителен! — крикнула Ада. — Он мерзок! Я ему в лицо это сказала. Но он — редкий человек, а я, на свою беду, люблю собирать редкости...
Она улыбнулась —и улыбка ее была горькой. Слова звучали неподдельно искренне, — ни тени жеманства, притворства, всегдашней экзальтации. Бенюсу она вдруг показалась простой девушкой, далеко не такой беззаботной, легкомысленной и довольной судьбой, как хотела бы выглядеть. Ему было приятно хоть немного утешить Аду.
— Не помню, где я читал. Кажется, у Тагора, что красота — относительное понятие. Ведь в мире нет ничего, что абсолютно всем нравится или не нравится. В жизни полно примеров, когда что-либо одни считают идеалом красоты, а другие не могут смотреть без отвращения. На Цейлоне девушки, чтобы понравиться мужчине, специальными обручами вытягивают шеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119