— В мире много вер, сынок. И у каждой веры другой бог.
Мальчик задумался.
— Ты хочешь есть? — спросил отец.
Шарунас шмыгнул носом, горло приятно защекотал запах копченых рыбок и горячей колбасы. Глотая слюну, он оглядел ближайший балаган. Сквозь толчею за прилавками не было видно продавцов. Но он
представил, что сейчас происходит под полотняным шатром. Там весело шипит серебряный чайник, бурлит кастрюля, из которой веснушчатый мальчик в грязном переднике длинной вилкой извлекает ароматные колбаски. Вытащив, несет к длинному узкому столу, сколоченному из простых досок. А вокруг стола полно людей. «Эй, живо!» — торопят они продавцов. «Булку и рыбок! Не этих, вонючих, по двадцать пять центов, давай по пол-лита!» Смех, крики. Звенят рюмки, тарелки. Бренчат ножи и вилки, со всхлипом откупоривают бутылки.
— В балаган пойдем? — Шару нас уцепился за полу отца. В глазах — мольба.
Антанас сунул руку в карман.
— Ну лезь уж, лезь в балаган, — ответил он невесело и шутливо подтолкнул сына. — Только бы место нашлось.
Они втиснулись в угол между какой-то пожилой женщиной в черном, изъеденном молью платке и плечистым румяным крестьянином, у которого из-под длинного острого носа свисали желтые метелки усов. Крестьянин уже был под хмельком и, сверкая влажными глазами, громко разговаривал с соседом, худым курносым мужиком, а сидящая еще дальше женщина, наверное, его жена, слушала, кивала, как гусь, и поддакивала обоим: «Во-во, ага, ну, что вы скажете!» Но шумнее всего было на другом конце стола. Рослый мужик с толстыми, жирными губами, отвернувшись в угол, вышибал ладонью пробку из новой четвертинки. Две женщины — одна лет тридцати, вторая еще совсем молоденькая — взвизгивая, смеялись над курчавым длиннолицым парнем, который корчил рожи. Этот весельчак был Вядягис из Жаленай, у его родителей в прошлом году Шарунас пас стадо.
Антанас внимательно оглядел балаган и заметил у входа небольшого человечка в высокой мерлушковой шапке. Глаза их встретились. Человечек приподнял плечи, обтянутые рыжей кожаной курткой, засунул руки в карманы и спросил спичек, потом закурил и вышел, но Антанас был уверен, что он стоит тут же, за полотняной стеной, и своими длинными торчащими ушами ловит каждый звук.
— Эй, ты там! — крикнул толстогубый, выбив пробку. — Принеси еще пару княжеского!
— Вот она, современная молодежь, — проворчал
желтоусый.— Из костела да за бутылочку... Совсем испортился народ от хорошей жизни.
— Во-во, ну, что вы скажете, — согласилась женщина с длинной гусиной шеей.
— Какая же это у нас хорошая жизнь? — не вытерпела женщина в черном, изъеденном молью платке, обмакнув в чай сушку.
Но на нее никто не обратил внимания, потому что на том конце стола губастый затянул песню.
Шарунас ел дешевую рыбку, запивал чаем, но ему было не по себе — он чувствовал, что отец чем-то озабочен. Что с ним? Может, не надо было проситься в балаган? Ведь утром отец говорил, что нету денег. Нет, верно, это его зло берет, что дружки Вядягиса шумят... Ну и стол у них! Рыбки все целехонькие, блестят, как золотые. Колбасу еще не всю сожрали, а уж им снова горячую несут. Миног на тарелке — как хвороста набросано. Говорят, их из-за границы везут, потому такие дорогие. Эх, попробовать бы хоть кусочек!
Размышления мальчика прервал хохот на другом конце стола. Один только Юозас Вядягис сидел серь-езный-пресерьезный и, изображая оратора, махал левой рукой под носом у своего дружка. Рука была без кисти; Вядягис так ловко ее согнул и спрятал пальцы в рукав,—ну самый умелый фокусник лучше бы не сделал.
Шарунас почувствовал, как отец беспокойно шевельнулся, словно собираясь встать. Кусок застрял у мальчика в горле. На столе остались две рыбки, но есть больше не хотелось.
— Пойдем отсюда, — прошептал он, не смея взглянуть на отца.
— Выйдем, когда пообедаем, — тихо и строго заметил Антанас, как будто ничего не случилось.
— Они пьяные, — пробормотал Шарунас.
— После проповеди надо согреться, — сказал отец, повысив голос, и бросил насмешливый взгляд на компанию Юозаса Вядягиса.
Вядягис, кажется, того только и ждал.
— Добрый день, господин Ронкис! — крикнул он приподнимая баранью шапку.—Приглашаем в наше общество.
Антанас ничего не ответил.
— Вы меня не знаете? Я из деревни Ободранцев, Матеушас-Рваные портки. Взял я девку с ребенком.
Получил в приданое блоху подкованную, вошь в упряжке да лесу на брюхе в три пальца шириной. А когда большевики придут, мне поместье дадут. Балаган затрясся от хохота, и все уставились на Антанаса.
— Как видишь, мы одного поля ягода. Просим к столу — про политику поболтаем. — Вядягис поманил пальцем Ронкиса.
— Пойдем отсюда, папа, пойдем, — тащил Шарунас отца за полу, а тот дрожащими пальцами гладил и гладил стакан с чаем.
— На здоровье, кум! — Вядягис поднял рюмку. — И за твое здоровье, сын, хотя черт знает, кто твой отец.
— Кого я вижу, Вядягис! Снова к людям пристаешь, — вдруг раздался крикливый голос.
Посреди балагана стоял парень лет двадцати. Его большая голова до того заросла черной кудрявой шерстью, что даже ушей не было видно. По одежде — коротенькое потертое пальтишко, стянутое ремнем, залатанные сапоги, на которые складками падали дешевые штаны из чертовой кожи, — да и короткими смоляными усиками он был похож на бродячего цыгана.
— Нюнис! — удивился Юозас.
— Соскучился? — прищурился чернявый и нахально рассмеялся. — Как здоровьице? Ребра починил?
Вядягис побледнел, но тут же взял себя в руки и захохотал во все горло.
— Ребра у меня резиновые, Нюнис. Да было ли нам из-за чего драться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119