— Почему? — удивился Аницетас.
— Мне не нравятся печальные стихи.
— Все равно я дам тебе эту книжку.
Бенюс ничего не ответил. Он неохотно хлебал щи и размышлял, как бы поскорее вырваться из гостей. Щи были с картошкой, постные. Дома такие щи готовили только в пост, и то редко. Бенюс их не любил, и теперь каждый кусок становился ему поперек горла. Здесь его мутило от всего, начиная с нищеты, комнаты, воняющей грязным бельем, и кончая фотографией отца Стяпулиса, с которой смотрели печальные умные глаза. Аницетас поел первым и побежал на кухню помочь матери вылить грязную воду. Когда он вернулся, Бенюс уже осилил свою тарелку и собирался уходить.
1 Перевод А. Кочеткова.
— Тебе не понравилось у нас? — опечалился Аницетас.
— Понравилось, только... уже темно...
— Ты в другой раз приходи.
— Хорошо, хорошо...— Бенюс поспешно пожал руку Аницетасу и выскользнул во двор. В эту минуту он искренне жалел товарища. Но в глубине души возникло и другое чувство — какое-то смутное недовольство. Бенюсу не нравилось, что Аницетас может встать в шесть часов, и что он вообще способен соблюдать распорядок дня, хотя охотно бы его не соблюдал. Бенюс наверняка не смог бы так, а Аницетас может. Да, он не такой, как другие мальчики. Нищий-то он нищий, а вот чем-то превосходит других. И это неуловимое превосходство раздражало и стесняло Бе-нюса.
Покинув домик Стяпулисов, мальчик еще долго ощущал отвратительный запах кипятящегося белья, и в его воображении вставала женская фигура, утонувшая в облаках пара. Мать Аницетаса... Бенюс не видел ее лица. Она казалась ему ненастоящей. Ненастоящими были и фотография человека с усиками, ненастоящим был поэт-гимназист с большими глазами чахоточного, ненастоящими были образа, выброшенные на чердак. Настоящие были только постные щи. Бенюс отрыгнул. Щи были соленые, от них тошнило, и мальчик жадно глотал снег. Он не хотел думать про Аницетаса. Аницетас остался там, в клубах пара. Там было жутко, воняло мылом и грязью. А тут, в городе, уютно светились окна домов, ходили люди, весело цокала по мостовой лошадь почтового извозчика. Стайка черных, как вороны, богомолок шмыгнула в ворота церковного двора. Вслед за ними, подобрав длинные широкие юбки, спешили еще штук пять, сзади тащился хромой старик, которого догоняли гимназистки. Молящихся призывал в костел торжественный звон колоколов, было время вечерни.
Напротив костела, недалеко от лавки Зельке, соблазнительно сверкали витрины молочного кафе. Кафе было излюбленным местом гимназистов побогаче, хотя ученики старших классов предпочитали ресторан Гирша, где в отдельном кабинете им тайком продавали алкогольные напитки. А в молочном кафе подавали только лимонад, кофе и молочное шампанское. Зато здесь можно было поесть мороженого, пирожных
и других вкусных вещей. Бенюс не раз глотал слюнки у витрины; и теперь, не выдержав, он остановился и заглянул в окно.
Кафе было почти пусто. За одним столиком сидели две незнакомые дамочки и какой-то высохший старик с полосатой плешью. По соседству с ними пил кофе учитель английского Маргис-Ковыляга, а поодаль, в углу, сидела за столиком Ада Сикорските с сыном богатого владельца лесопилки Пятрасом Стимбури-сом. Пятрас был года на три старше Бенюса и учился в четвертом классе. Это был высокий, тонкий, прямой, как стебель, мальчик с красивым лицом, но бледный, с синевой под глазами. В гимназии ходили слухи, что Пятрас уже «ходит к барышням», хотя правды не знал никто. Зато всем было известно, что Пятрас собирает непристойные открытки и вырезает из журнала снимки с декольтированными или вообще голыми женщинами.
Теперь он сидел с Адой, оба что-то ели ложечками и запивали из больших высоких бокалов.
Бенюс зажал рукой рот. Губы были сухие, а рот полон слюны. Проклятые постные щи... Дали бы сейчас целое ведро молочного шампанского — выпил. Ведь Пятрас с Адой пьют именно молочное шампанское. Он машинально сунул руку в карман, но вспомнил, что кошелек в сундучке. Там уже лежит накопленных полтора лита. Когда наберется шесть с половиной, Бенюс снова будет носить кошелек. Пока-то он не нужен. Все ж неплохо бы иметь его при себе теперь... Зашел бы, напился; потом как-нибудь вернул бы эти пятнадцать центов — столько стоит бутылка молочного шампанского...
Бенюс вздохнул и вдруг у соседней витрины увидел Лючвартиса. Ромас тоже глотал слюну.
— Ты...—радостно заговорил Бенюс. Но тут же вспомнил, как не по-товарищески вел себя Ромас, и смолк. Он нахмурился, давая понять, что оскорбление не забыто, и прошел мимо.
— Бенюс! — позвал Лючвартис. Бенюс шел мимо, отвернувшись.
— Бенюс...—Ромас догнал товарища и схватил за руку.—Я знаю... Ты сердишься... Хотел сегодня на перемене сказать... Эти карикатуры я не сам — Гряу-жинис заставил.
Бенюс остановился. Он мучительно переживал вче-
рашнюю измену друга, но в эту минуту был готов тысячу раз простить Ромаса. Он был глубоко взволнован его признанием. Ведь до сих пор никто не просил прощения у Бенюса. Оскорбляли, высмеивали, но прощения не просил никто...
— Я не сержусь. — Бенюс пожал руку товарищу. — Не надо было слушать Гряужиниса.
— Я побоялся... Он же такой, сам знаешь...
— Альбертас не побоялся. Видал, как пнул?
— Альбертас — мужчина, а я что — комар.
— Мы с ним вместе в начальную школу ходили. Тогда он был страшный задавака. А теперь*, мне кажется, мы могли бы подружиться.
— Я больше тебя не буду рисовать.— Ромас минуту колебался. — Я начал писать стихи, хотел тебе показать.
— Пойдем ко мне. — Бенюс взял в другую руку портфель с книгами. В его груди зрело решение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119