Разве Бенюс не похож сейчас на поскользнувшегося человека, который, падая в бездну, на полпути уцепился за треснувшую ветку и ждет, когда она обломится? Иногда ему казалось, что время совсем остановилось и он вечно останется вот так — между небом и землей. Тогда он шел в поля и бродил по колено в снегу, пока не сбивался с ног. Но чаще всего он брал интересный приключенческий роман или играл сам с собой в шахматы. Иногда ему хотелось пойти на каток, но он вспоминал, что может встретить там Аду или кого-нибудь из компании Сикорскиса, и оставался дома.
Однажды он все-таки встретил Аду. Случилось это накануне Нового года. Ада шла под руку с какой-то незнакомой дамой. Бенюс хотел проскользнуть незамеченным, но Ада дружески улыбнулась ему, будто между ними и не было размолвки, а он приподнял фуражку. Домой Бенюс вернулся взволнованный, он злился на себя. Какого черта надо было здороваться? Но и она хороша! Улыбается, будто ничего и не было. Хотела посмеяться? Конечно. А может... Тьфу! Как
после всего, что случилось, может и в голову прийти такая ерунда? Надо было не шапку снимать, а послать эту распутницу в дорогих мехах к чертовой матери. К этому мерзавцу. Пускай катятся оба на необитаемый остров и любят там друг друга. Любят. Ха-ха-ха! Их любовь...
Дома Бенюса ждала новая неожиданность: заходил сосед Симутис и оставил узелок с продуктами, который просила передать мать.
— Мать!
Бенюс дрожащими руками поднял брошенный в угол холщовый мешочек и положил его на стол. Мешочек был в пятнах, от него пахло копченым салом, веяло теплом родного дома. Глаза Бенюса наполнились слезами. Мать его не забыла. Бедная мама... Он вспомнил одну встречу Нового года, когда учился еще в четвертом классе. Отчим зимой подрабатывал на рубке леса, и его не было дома. После ужина Бенюс рассказывал матери и брату про чужие страны, о которых узнал на уроках географии. Агне с Шарунасом слушали, раскрыв рты, хвалили, что складно получается, и все просили новых историй. Потом они гадали. Выливая расплавленный свинец в воду, Бенюс нечаянно капнул себе на руку. Он не заплакал, хоть и было очень больно. Зато поохали мать с Шарунасом: они прыгали вокруг Бенюса, как вокруг настоящего больного. На другой день Бенюс ходил с забинтованной до запястья рукой, а Шарунас бежал рядом и каждому встречному рассказывал, какое несчастье постигло его брата. Бенюсу было приятно, что он в центре внимания... И сейчас ему показалось, что более счастливого Нового года в его жизни не было. Почему время — не дорога? Вернул бы пройденные километры, перешагнул порог родной избы, обнял бы мать, брата... А может быть... Ведь мать о нем не забыла!
— А что еще говорил Симутис? — спросил он хозяйку, ощутив неумолимую тоску по дому.
— Ничего.
— Ничего?
— Вроде нет...
— Ничего, ничего... Я просто так...— Надежда распяла, словно снежинка, упавшая в грязь. Мать о нем не забыла... Да, не забыла, но и не простила...
Директор открыл заседание педагогического совета и предоставил слово инспектору.
На повестке дня стоял один вопрос — обсуждение поведения Бенюса Жутаутаса. Горилла-Сенкус ознакомил учителей с происшествием и закончил деревянную свою речь универсальным: «ну?», что означало: «Теперь прошу высказать свое мнение, господа...»
Бенюс сидел в углу, засунув ноги под стул, за которым стояла плетеная корзина для мусора. «Кому нужно это заседание? Ясно же сказал Горилла: беспрецедентное явление. Отдали бы под суд за покушение на жизнь человека, и конец болтовне...»
— Ну? — повторил инспектор.
Все молчали, делая вид, что чем-то заняты. Гармус вытащил пачку папирос, другие тоже полезли в карманы, но шорох коробок прервал директор:
— Коллеги.—Ольвидас обвел извиняющимся взглядом учителей, тесно сидящих за длинным, покрытым зеленым сукном столом. — В данном случае, понимаете, господа, я попросил бы вас не курить...
«Лучше бы сами закурили и мне дали»,—злобно подумал Бенюс.
Папиросы и спички неохотно были попрятаны в карманы.
— Кто же хочет говорить, господа? А говорить есть о чем. Ученик поднял руку на своего учителя... на педагога, понимаете! —Ольвидас указал пальцем на Габренаса, который сидел в конце стола с забинтованной головой. Щеки у него посерели, обвисли, запавшие глаза выражали не гнев оскорбленного, не желание наказать преступника, а печаль и душевную усталость. — Господин Габренас больше недели пролежал в кровати. Если бы кирпич попал на два сантиметра ниже, в глаз, понимаете, господа?.. Ужас! Подобного нарушения дисциплины не было за всю историю гимназии. И еще короткая справка, господа. Как известно, обычно мы не приглашаем обсуждаемых учеников на педагогический совет, но на этот раз по желанию некоторых учителей, как-то: господ Даумантайте, Маргиса и, наконец, самого пострадавшего господина Габренаса, мы сделали исключение.
— Их мотивы? — высокомерно спросил Мингайла.
— Я придерживаюсь того мнения, что заседание педагогического совета поможет ученику Жутаутасу глубже понять свою вину и сделать соответствующие выводы на будущее, — спокойно объяснила Дауман-тайте.
— По моему убеждению, недостаточно сообщить виновному ученику решение заседания, — сухо добавил Габренас— Он должен сам видеть и понять, как приходят к этому решению.
— Особенно, когда обсуждают такой проступок,— снова вставила Даумантайте.
— Варварство! — Маргис постучал тростью о пол.—Невиданное варварство в двадцатом веке. Террор! Вот что получается, когда забывают демократические принципы, основанные на терпимости и уважении к человеку. Я просто ошеломлен, коллеги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119