В коридоре стоял Бенюс. Щеки его раскраснелись от мороза, брови и воротник побелели от инея, пальцы нервно теребили шапку.
— О, какой гость! — Мингайла обнял Бенюса за плечи.— Раздевайся. Как хорошо, что ты зашел! У меня есть для тебя новости. Заходи.—Мингайла пропустил Бенюса в комнату.— Садись. Завтра вечером собираем сбор обоих отрядов. Слышал? — Бенюс тряхнул головой. — Сам брат начальник дружины приезжает!
— Да? — без энтузиазма выдавил Бенюс.
— Хотел тебе сказать, чтобы ты ко мне в субботу вечером зашел, да не поймал в гимназии. — Учитель хлопнул Бенюса по плечу. — Думаю назначить тебя скаут-мастером. На место Сикорскиса. Как ты на это смотришь?
Бенюс пожал плечами. Неожиданное повышение совсем не обрадовало его.
— А почему вы устраняете Сикорскиса? — равнодушно спросил он.
— Я его повышаю. Будет моим адъютантом. Ну, садись, брат скаут-мастер, — пошутил Мингайла, выходя из комнаты. — Не стесняйся. Я сейчас вернусь.
Приветливость учителя успокоила Бенюса. Визит уже не казался столь абсурдным, хоть Бенюс и не мог сказать, чего именно он ждал от брата-руководителя. Нападение друзей Аницетаса, неудачная письменная, циничный отказ Сикорскиса, вчерашняя ссора с отчимом и, наконец, унизительная ночь у Жасинаса — все было таким неожиданным, таким мучительным, что казалось Бенюсу сном. Он понимал Аницетаса. Ведь они были врагами. От отчима он тоже не ждал ничего хорошего, хоть и надеялся на поддержку матери. Но Сикорскиса оправдать Бенюс не мог. Бенюс не любил Альбертаса, завидовал ему, но верил в него, входил в кружок, которым руководил Сикорскис, и выполнял в этом кружке не рядовую работу. Оба они были «борцами за общее дело», как любил выражаться Аль-бертас. И вот оказалось, что какая-то сомнительная идея, которую вбил себе в голову этот фанатик, этот актер, причесанный под Гитлера, ему дороже товарища по борьбе! Он превратил эту идею в бога, вообразил, что этот бог требует жертвы, и даже попытался уговорить Бенюса согласиться выступить в роли Исаака... Подлец! И старик Жасинас — подлец! Ему ведь совсем не трудно выложить эти поганые семьдесят ли-тов, а вот цента не предложил. Правда, хорошо принял, постелил на скамье, но было ясно — это не от чистого сердца. Куда там! Глаза у него сияли, как чертовы свечи. Мстительный старик... всегда рад, когда у Ронкисов неприятности.
Не меньше разочаровался Бенюс и в матери. Он не очень-то верил в помощь из дому, но все-таки кое-какая надежда у него была. О, если бы он знал, что у матери больше нет голоса! Не потащился бы к ней просителем, как какой-то нищий, не дал бы отчиму случая позлорадствовать, не унижался бы. Да, не знал он, что мать — только тень Ронкиса. Теперь вдруг стало ясно, почему в последний год узелок, который она приносила по воскресеньям любимому сыну, заметно отощал и все реже попадались в нем сыр, колбаса и другие лакомства... У Бенюса мелькнула мысль, что после вчерашней стычки отчим может вообще запретить матери носить ему продукты, и он окончательно ударился в панику. Ворочаясь на скамье у Жасинасов, Бенюс десятки раз обдумывал свое положение, но ничего утешительного не находил. Тогда он вспомнил Мингайлу и уцепился за него, как тонущий за соломинку. Он не знал, чем бы тот мог помочь, но верил, что поможет. «Послезавтра после обеда... нет, сегодня
вечером поговорю с ним,—решил Бенюс.—Кто, кто, а он-то уж придумает, как мне выкарабкаться из этой трясины». Но утром, когда он ехал с Жасинасами в местечко, ему стало так невмоготу, что он решил тотчас же пойти к учителю и выяснить положение. Он еще не понимал, что разочарован в людях, на которых надеялся, что сомневается, пожалуй, даже не верит и Мингайлс и идет к нему не столько за помощью, сколько просто хочет скорей проверить и этого человека, которому до сих пор слепо верил и которого уважал.
Мингайла вернулся с двумя чашками кофе и поставил их на письменный стол.
— Я завтракал, брат-руководитель, — вежливо отказался Бенюс.
Мингайла наклонился над шкафом и вытащил из-за книг бутылку вина и две конусообразные рюмки.
— Чувствуй себя как дома, Бенюс, — подбодрил он, наполняя рюмки. — Парню твоих лет пора свыкнуться с мыслью, что он уже взрослый. Конечно, это нелегко. Дурацкая у нас школа! Двенадцать лет делает все, чтобы привить молодому человеку неверие в себя. Ну, унывать не стоит. Скоро будешь студентом, они-то пользуются полной свободой. За университет, Бенюс!
Бенюс несмело поднял рюмку.
— Я не пойду в университет,—с трудом проговорил он.
— Собираешься в военную школу? Слыхал. Тем лучше. Хорошие офицеры нужны Литве.
— Я не знаю, брат-руководитель. Сперва надо кончить гимназию.
Мингайла испытующе взглянул на гостя и только теперь увидел, как тот мрачен.
— Не унывай — все будет хорошо,—успокоил он, не догадываясь об истинной причине. — Я замолвил слово перед директором. На свою ответственность. Но хотел бы, чтоб в дальнейшем ты был осторожнее.
Бенюс кивнул.
— Почему замолвил? — продолжал Мингайла, не глядя на него.—Потому, что ты умен, хороший ученик, примерный скаут. Ты знаешь мои взгляды. Гимназия хочет всех причесать под одну гребенку, а я противник подобных методов. Образование должно с малых лет развивать смелость, а теперь воспитывают трусов. Стращают директором, родителями,
учителями, богом, прививают так называемую дисциплину... Хотят вырастить интеллигента, достойного нации, а результаты — черт-те знает какие! Тратят восемь лет в гимназии на то, чтобы выбить из ребенка разум. А в университете четыре-пять лет прилагают огромные усилия, чтобы ему этот разум вернуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119