Он не отдавал первенства национальному большинству, утверждая, что перед богом все люди равны, но не признавал и левых организаций, которые возбуждают в человеке инстинкты хищного зверя. Мингайла не мог одобрить таких мыслей. Ему казалось, что антинационалистические настроения заблудшего соотечественника имеют более глубокие корни, и он обвинил бы его в большевизме, если бы это не шло вразрез с несомненной набожностью Ковыляги.
Заинтересовала Мингайлу и учительница латыни, старая дева Думбенайте. Она дружила с Маргисом и тоже не любила таутининков. Самым большим авторитетом для нее был капеллан гимназии Лапинскас. Ученикам она нравилась, потому что относилась к ним мягко и справедливо. Они прозвали ее синьориной Катилиной — Думбенайте была красноречива и, кроме того, по-мужски стригла волосы. Мингайла сокрушался, что не может использовать для своих целей ее цицероновские способности. Он бы еще примирился, если бы старая дева интересовалась только своей запоздалой любовью к Маргнсу и не совала нос в чужие дела. Но она вообразила себя католической деятельницей, во всем соглашалась с капелланом, который не переваривал скаутов, и хотела, чтобы вся гимназия входила в религиозный кружок. Она утверждала, что раньше мораль юношества стояла гораздо выше, и в падении морали повинны мирские организации, которые отвлекают молодых людей от церкви, воспитывают недоверие к богу. Своим острым языком она многих отговорила от поступления в скауты, утверждая, что приличному католику стыдно идти под одним знаменем с христианами-некатоликами и называть братьями еретиков.
Мингайла не сомневался, что люди вроде Маргиса
и Думбенайте мешают воспитывать молодежь в чисто националистическом духе, и не скрывал своей к ним вражды.
Третьим серьезным врагом, хотя совсем в другом плане, Мингайла считал учителя математики Габрена-са, которого перевели в Скуоджяй вместе с Гармусом. Габренас не признавал никаких партий, не любил тау-тининков и не стеснялся высказывать свои взгляды ученикам. Его не любили за строгость и болезненную любовь к своему предмету, но шли слухи, что у него дома все-таки частенько собираются ученики, которым бунтарские восточные идеи ближе, чем официальная идеология, проповедуемая в сочинениях вождя нации Антанаса Сметоны. Габренас считался свободным социалистом, убежденным вольнодумцем, начальство его не любило и не давало долго засиживаться на одном месте.
Но самого опасного врага Мингайла видел в учительнице литовского языка Даумантайте. Никто не пользовался у учеников таким авторитетом, как эта молодая привлекательная женщина. Она нравилась всем, начиная от скептика-директора и кончая Думбенайте, которая обычно расценивала человека по степени его религиозности. Правда, Даумантайте посещала костел только чтобы не нарушать приличий, но она никогда не потешалась над верой, как Габренас, никому не выказывала ни симпатии, ни антипатии, со всеми была одинаково любезна, вежлива, корректна. Она не наказывала учеников, однако класс, которым она руководила, был самым дисциплинированным в гимназии, а на ее уроках шалили меньше всего. Ее педагогические способности привлекли внимание руководства. Одно время Ольвидас уже собрался было хлопотать о назначении Даумантайте инспектором на место Сенкуса, но Мингайла отговорил его, запугал. Поистине — какая непростительная слепота! Как можно так односторонне расценивать человека? Разве господин директор не подозревает, что таится под корректной маской опытной учительницы? Может быть, ему даже неизвестно, что Даумантайте руководит кружком культуры? Да, Мингайла согласен, ничего недопустимого в этом нет, но разве господин директор не подумал, почему члены этого кружка берут для своих споров материал из антинационального по духу журнала «Культура», а не из журнала «Светоч» и по-
чему им больше нравится говорить о Руссо, чем о Ви-дунасе, Канте и других философах, не одобрявших революции? И наконец, кто может поручиться, что их беседы ограничиваются тем, что мы, по своей наивности, считаем позволительным для учеников? Раз уж господин директор не видит в деятельности Даумантайте вреда для родины, то, может быть, он ответит, почему она, учительница литовского языка, не заботится о кружке литуанистов, а забивает ученикам головы вещами, не имеющими ничего общего с программой?
Мингайле удалось настроить против Даумантайте не только Ольвидаса, но и большинство учителей. На руководительницу кружка культуры стали смотреть как на хитрую безбожницу, социалистку, скрывающую какую-то тайну. Мингайла чуял, что в гимназии действуют тайные силы, гораздо опаснее кружка культуры, и подозревал, что ими руководит Даумантайте. Он старался найти конец нити, но Даумантайте была достаточно осторожна и хитра. Пока вместо доказательств у Мингайлы были только необоснованные подозрения, но он не сомневался, что она поддерживает связь с коммунистическим подпольем. Он не мог спокойно смотреть на эту женщину. Когда-то, в самом начале, он влюбился в нее, предлагал ей руку; и ей он нравился, но разница во взглядах помешала развитию чувства. О, как он теперь ненавидел Валерию! Словно бешеный пес, он рыскал по ее следу, искал случая схватить за горло, но как ни старался, не мог выжить ее из гимназии. А мог бы, если бы его поддержал директор. Но директор был человек нерешительный, хотел жить со всеми в мире. Впечатление он производил грозное — кричал, угрожал, но редко его слова «облекались плотью», как говаривал капеллан Лапинскас. Либеральная политика Ольвидаса не нравилась Мингайле, хотя, с другой стороны, и ему давала больше свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119