— Голос, доносившийся из кабины, делался все более напряженным. — Может, выложишь передо мною одну? Нет, даже целой не надо. Хватит семидесяти пяти литов. Идет? Тебе ведь нетрудно скомбинировать такую сумму.
— Кончай курить, и пошли из этой вонищи.
— Я серьезно, Альбертас. На самом деле, что для тебя значат семьдесят пять литов? Сумма, конечно, не маленькая, но отец бы дал...
— Из моего отца ни лита не выжмешь, если не скажешь, на что.
— А ты скажи. — В кабине зашипела брошенная сигарета. — Принимая во внимание нашу идейную дружбу, ты бы мог помочь. Я не останусь в долгу перед стариком.
Альбертас презрительно ухмыльнулся.
Сикорскис охотно послужил бы господину Жутаута-су, но у него нет возможности. Во-первых, отец не даст такой суммы, пока ты не отработаешь аванс. Он придерживается принципа — никому даром, ни от кого даром, а во-вторых...
— Я не прошу даром, — оборвал Бенюс.
— В будущем году тебя не будет в Скуоджяй. А поступив в военное училище, ты, несомненно, не сможешь давать уроки Валентинасу. Во-вторых, такая подачка противоречит моим принципам.
— Я не прошу подачки, к дьяволу, — выругался Бенюс, спуская воду.
Как бы ты ни определил сумму в семьдесят пять литов, взятую тобой на неограниченное время, суть дела не меняется. Если я дам тебе эти деньги, я нарушу закон естественного отбора, который не признает вмешательства в существование других.
— Ты спутал растения с людьми, — раздался злой смех Бенюса. — Он показался в дверях кабины. — Жаль, я не знал твоей теории раньше. Только что представился случай ее применить...
— Не морщись. Не злиться надо, а осознать истину, на которой основано будущее нации,—с упреком заметил Сикорскис. — Литовец должен помогать литовцу только на идейном фронте, а не вредными благодеяниями. Позволим же им расти естественно. Неспособное пробиться к солнцу, зачахнет; зато сильное — зазеленеет над гнилыми останками своего неудачливого друга и соседа. А сильного победит еще более сильный. Он будет питаться соками их обоих, пока не появится самое сильное дерево и не займет место погибших. Лес украшают не кривая ольха или чахлая березка, а дуб; сила нации не в холеных младенцах, а в закаленных великанах...
— Знаю я эти молитвы из Ницше, — с досадой прервал Бенюс. — Может, они и не глупы, но не всегда к месту.
— Это не только ницшеанство, — спокойно не согласился Альбертас. — Без Дарвина и Гегеля Ницше не полон.
— Хватит. Ясно, что ты запоешь дальше. Вечная борьба за существование... Побеждает сильнейший, а среди сильных — самый сильный... Чем сильнее соперники, тем достойней победитель. А чем больше таких победителей, тем сильнее нация. Интересно, как бы ты сам посмотрел на эту теорию, если бы очутился на месте слабого?
— Я обвинил бы природу, а может быть, бога, что пожалели мне сил, но нацию — никогда! — вдохновенно ответил Сикорскис. — Я честно признал бы себя побежденным и радовался, что мое унижение содействует возвышению нации.
«Никакой благодарности», — горько подумал Бенюс.
Раздался звонок.
— Наш разговор мог бы быть иным, — сказал Бенюс, когда они вышли на лестницу.
— Например?
— Если бы я выболтал директору, кто редактор «Юного патриота»...
— Ты не мог выболтать. Ты что, с ума спятил? Какой я редактор? Где доказательства? У тебя нет ни единой строчки, написанной моей рукой. Я ничего не знаю. Иное дело Жутаутас. В его комнате гектограф, гектографические чернила, рукописи. Он сам печатает газету. Какой вам еще редактор нужен...
— Лючвартис был прав, — выдавил сквозь зубы Бенюс.
— Что?
— Что ты хитрая свинья...
Сикорскис презрительно пожал плечами и, спрыгнув с последних ступенек, вмешался в толпу учеников.
Разговор с Альбертасом подействовал на Бенюса больше, чем угрозы директора. До сих пор он слепо верил в товарищей и в ту невидимую силу, которая, стоя за спиной Сикорскиса, опекала газету и членов клуба. Под его ногами была твердая почва. Он может поскользнуться, но упасть не дадут друзья. Они сильны, у них есть влияние; им ничего не стоит протянуть руку помощи товарищу по идее. Но откровенность, с которой Альбертас изложил свою теорию, сильно разочаровала Бенюса. «Конечно, они постараются мне помочь, чтобы не доводить дело до педагогического совета, — размышлял Бенюс. — По «сикор-скизму», это называется помощь на идейном фронте. А моя личная судьба их не волнует. Если по письменной я схвачу двойку, Сикорскис скажет, что надо смело принять вызов судьбы и вступить в поединок. Будешь достаточно сильным — победишь, нет — вон из гимназии. Семьдесят пять литов тут не играют никакой роли. Иди мыть лавку, как Аницетас, а потом посмотрим, сколько стоит твоя закалка...» Бенюс не чувствовал злобы, ему было лишь больно, когда он думал, что его товарищи принадлежат к сильным, а он — нет... «Бороться, надо бороться!..—повторил он про себя. — Я должен во что бы то ни стало найти деньги. Глупо было бы бросить гимназию, когда остались только два триместра».
Оставленный в наказание после уроков, Бенюс на досуге предался воспоминаниям о доме, о деревне... Стало грустно. «Нехорошо, нехорошо... С летних каникул не был там ни разу. Совсем забыл мать. А она каждое воскресенье бежит с узелком...»
«Надо побывать, — решил он, не испытывая при этом особенных угрызений совести, а лишь легкое недовольство собой.— Я обижаю мать... В следующее воскресенье обязательно схожу к ней». Но и от этого
не полегчало. Когда, отсидев положенное, он вышел во двор, что-то подсказывало ему — впереди ждут большие неприятности.
У ворот Бенюса поджидала Виле.
— Я слышала, тебе не удалась письменная, — сказала она сочувственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119