Бог бы осудил, а мать — нет. Она бы следовала за своим палачом в самые глубины ада, чтобы только быть вместе. Потому что она — мать. Но сын ли он? Он никогда не был добр к ней, хоть и любил ее и в конце концов разрушил ее счастье. Как он теперь войдет в родную избу, что скажет на упрек в глазах, как ответит на вопрос, который воздвиг между ними непреодолимую стену. «Почему ты так поступил?» Это слова Виле, но их может повторить мать. И она повторит. А что он ответит? Ничего... Он все сказал четыре дня назад, когда они встретились Что же еще добавить? Что ему жаль отчима? Нет, этого он никогда не скажет. Вот и все. Они будут сидеть в мрачной избе. Мать и сын. Ненужные друг другу, чужие люди. Зайдет соседка. И та будет сидеть и молчать. Зайдет другая, и та будет сидеть и молчать. Все будут молчать и смотреть на него, как на волка. А может, вообще никто не зайдет. Тогда они будут сидеть вдвоем с матерью и будут слушать, как за печкой поют сверчки. Нет, незачем идти домой. Он проведет каникулы здесь, в местечке. Почитает, поиграет сам с собой в шахматы, вечером сходит в кино. А после каникул все будет иначе. Должно быть иначе.
Только вернувшись домой, Бенюс вспомнил приглашение Мингайлы. «Зайду завтра, — подумал он.— Нет, завтра он уезжает на каникулы, у него не будет времени. Э, какая разница! Пускай себе едет... Все куда-нибудь едут... Скатертью дорога! Вы без меня, я — без вас... обойдемся...» Бенюсу показалось странным, что ему все равно, пойти к Мингайле или нет. Более того, мысль о брате-руководителе даже расстроила Бенюса, и он понял, что в этот вечер (хотя бы в этот вечер) он не пойдет к Мингайле. Он просто не хочет видеть учителя и не представляет, о чем они могут говорить. О надписях в уборной? Об отчиме? О сегодняшней листовке? У-ух!.. До чего это все надоело! Хоть раз оставили бы в покое...
Когда Бенюс пришел, старик Лючвартис вертелся около саней, а Ромас, стоя, глотал холодные клецки. Отец торопил его ехать, потому что еще сегодня надо было дома нагрузить овин. Бенюс не торопясь поел, вымыл руки и ушел в свою комнату. Всюду виднелись следы поспешных сборов Ромаса: кровать была в беспорядке, полотенце упало на пол, на столе валялись бумажки, старые тетради. Бенюс оправил одеяло, перебросил полотенце через спинку кровати и подошел к столу. Среди скомканных бумажек он заметил вырванные из тетради листки. Одна страничка была исчеркана и измазана чернилами, а другая — чистая. Бенюс сложил их и хотел было бросить в корзинку, но увидел написанное карандашом четверостишие:
Плодится в мире божьем свора Рычащих хищников ночных. Убийцы здесь, иуды, воры. О господи, помилуй их!
Бенюс поднял листок к свету и прочитал еще раз. Иуды... Почему это слово подчеркнуто? Когда Ромас написал это четверостишие, — до этого или после? Иуды... Воры, убийцы и... Бенюс скомкал оба листка и швырнул в мусорную корзину. Не садясь, снял туфли, скинул пиджак и вытянулся на кровати. Наволочку недавно сменили, она пахла мылом и утюгом. «Эту наволочку мама стирала...» На кухне хлопотала Луокене. Звенела посуда, шипела вода, брызнувшая на раскаленную плиту, гремели отодвигаемые стулья. «Мама теперь тоже, наверное, прибирает на кухне...»
Убийцы здесь, иуды, воры. О господи, помилуй их!..
Бенюс зажмурился. Минуту он лежал, ни о чем не думая. Только четверостишие Ромаса непрерывно звенело в ушах. Наконец и оно смолкло. Когда Бенюс проснулся, комната утопала в сумерках. В тяжелой тишине однообразно тикал неутомимый будильник, за стеной переругивались хозяева. Бенюс лежал навзничь и никак не мог расстаться со сном. Он не помнил точно, что ему снилось. Осталось только общее настроение и обрывки картин: заросшее камышом озеро, за-
ход солнца, лодка. Нет, не лодка, автомобиль. Они сидели с Адой в автомобиле господина Сикорскиса и мчались через волнующееся озеро. На Аде был купальник в золотых подсолнухах. Она пахла солнцем и чистым прибрежным песком. Бенюс положил ей голову на колени. Она нагнулась, и их губы слились в поцелуе.
Бенюс свесил ноги и сел. Ада! Вот с кем он проведет этот вечер, а может быть, и все каникулы! Надо сходить к Аде. Она единственный человек, с которым легко.
Бенюс потянулся, разминая вялое после сна тело, и стал торопливо одеваться.
Ада с двумя молодыми людьми играла в карты в гостиной. Один из них был Пятрас Стимбурис, а второй — его двоюродный брат из Клайпеды. Гость из Клайпеды был низенький, упитанный, опрятный человечек с круглым самодовольным лицом, с которого не сходила сытая улыбка. Он без передышки молол языком, рассказывая о различных переделках, в которые они попадали, после того как Пятрас переехал в Клайпеду. Говоря, он так брызгал слюной, что казалось, будто вместо языка у него подвешена кропильница. Красноречивого гостя Пятрас называл Стасяли-сом, Ада — господином Грумбленасом. Рядом с ним Стимбурис казался писаным красавцем. По правде говоря, он и был красив: высокий, статный, с интересным лицом — крупный, упрямый подбородок, широкие скулы и желтые кошачьи глаза. Пятрас сидел против Ады с таким выражением лица, словно ему все равно, что о нем говорят. Он молчал и старался выглядеть равнодушным ко всему окружающему, но когда толстяк упоминал о женщинах или когда заговаривала Ада, его ноздри вдруг раздувались, а в прищуренных глазах вспыхивали огоньки. Да, в компании Пятрас не был интересен, зато Ада знала, чего он стоит в постели. Он пришел на следующий вечер после ночи, проведенной Адой с Бенюсом, и мгновенно вернул свои прежние позиции в сердце Ады. Они провели всю ночь на диване в гостиной. Ада обнимала Пятраса и воображала, что ласкает Бенюса, а в душе сожалела, почему бог не сделал из этих двух мужчин одного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119