— Ты же и себя и его подвела к краю пропасти.,.
— Оторвут его на этом свете, мы на том с ним свидимся!— Боярыня уже не могла противиться тому, что рвалось из души.— На все воля Господня.
— Чур меня! Чур!—старик замахал руками, как петух на насесте, закричал дурным голосом:— Сгинь, сатана!.. Сгинь! Дьявол тебя попутал!.. Недаром государь сказал про тебя митрополиту крутицкому — сумасбродна де и люта та Морозова!
Он уже сипел, потерявши голос, хватал дочь за руку, тянул из покоев.
— Покорись государю, пока не поздно!— задержавшись на миг в дверях, прошипел Ртищев, уже клонясь к косяку, точно ноги не держали его.
Когда за дядей и за племянницей закрылась дверь, боярыня упала на колени, припала лбом к половице, несколько минут лежала недвижно, потом стала молиться, оборотясь к слабо теплившимся лампадам.
С этого дня ее навещали один за другим посланцы царя: и митрополит чудовский Иоаким, и сам патриарх Питирим, занявший недавно престол,— увещевали, грозили... Терпение государя иссякло... Будь боярыня худородной и безвестной, он бы давно заточил ее в глухой монастырь, чтоб и следа не сыскали, но, видно, царь опасался вызвать недовольство именитых бояр, к которым причислялась и Федосья Прокопьевна Морозова, их ропот мог перерасти в открытый бунт во дворце, как это не раз случалось в государстве российском. Да и стоит лишь только позволить себе слепо и люто казнить кого-то, унизить или растоптать, и там, гляди, не остановишься, всюду будет мерещиться крамола и заговор... Но не загаси огонь у трона, он полыхнет на всю Москву. Федосья Прокопьевна была любимицей покойной царицы Марии Ильиничны, и государю трудно было отринуть и отсечь от себя Морозову, подобно Никону или Аввакуму. Те были людьми со стороны, а эта запросто входила во дворец, блистала в его окружении, как драгоценный камень в короне, царь и привечал, и любовался открыто ее красотой. В ней не чаяли души и царевны, особенно Софьюшка, отцова любовь и отрада. Просил за боярыню и патриарх Питирим, советовал вернуть Морозовой назад отнятые вотчины, тихо водворить заблудшую овцу в лоно православной церкви. «Не знаешь ты лютости этой женщины,— хмуро возразил государь и, помолчав в скорбной задумчивости, добавил с глубоким вздохом: — Тяжко ей братися со мною — един кто из нас одолеет всяко».
Боярыня и не помышляла тягаться силою с царем, но, ведая все о жестокосердии государя, страха не испытывала, ее вера была уже бездонна, как вода в глубоком колодце, сколь ни вычерпывай — все прибывает.
Однажды в ее доме появилась младшая сестра княгиня Урусова. Смятение таилось в ее очах и бледном лице. Федосья Прокопьевна поднялась навстречу, обняла ее за плечи, и тут сердце ей сказало, что наступила та роковая минута, которая разведет их навеки.
— Что, Дунюшка?—тихо спросила она.—Волки нынче будут?
— Откуда ты знаешь?— отшатываясь, охнула Евдокия.
— Сердце вещует... Правда, что ль?
— Правда,— заморгала и заплакала княгиня.— Матушка-сестрица, дерзай! С нами Христос — не бойся!
— Погоди, не умирай допрежь,— спокойно остановила ее боярыня. Говори толком, чтобы я могла напоследок умом пораскинуть и распорядиться обо всем...
— Князь Петр Урусов, повелитель мой, наказал идти к тебе и упредить, что ныне присылка к тебе будет.
— Не перевелись милосердные люди,— боярыня подвела сестру к лавке, усадила, не отнимая рук от ее плеч.— Передай низкий поклон князю, он рисковал головою, посылая тебя ко мне... А сейчас давай попрощаемся, мне пора в дорогу собираться...
Княгиня порывисто поднялась, глаза ее вспыхнули, румянец разлился по щекам.
— Куда повезут тебя, пусть забирают и меня!
— Не делай ничего сослепу...— властно придержала ее сестра.— На кого ты оставишь мужа и детей?
— На Бога! Как и ты своего Иванушку! — горячечно отвечала Евдокия.— Мир не без добрых людей...
— Тяжкий жребий ты избираешь,— по-прежнему сурово наставляла боярыня.— Подумай — выдюжишь ли ты сию муку?
— -Не одну ночь о том думала... И слово мое последнее — в дом свой я больше не вернусь...
Боярыня припала к ее руке, и они вместе молча опустились на колени перед иконой.
— Помилуй нас, Господи... Дай силы снести крест...
В слюдяные оконца уже наползала мгла, в небе посверкивали первые звезды, и нужно было спешить — распустить оставшуюся челядь, дать последние наказы слугам и не испугать шумом спавшего в горенке отрока.
«Волки» пришли глубокой ночью, когда сестры положили начал — семь прикладных поклонов и, помолясь, связали в узлы пожитки с одежонкой. Первым, постучав, вошел в опочивальню архимандрит чудовский Иоаким, за ним из-за спины выглядывал думный дьяк Илларион Иванов.
— Встань, боярыня, выслушай волю государеву,— выйдя наперед, приказал думный дьяк.
Боярыня одета лежала на постели и презрительно смотрела на ночных гостей.
— Я у себя дома, мне нет надобности подниматься,— и она горько усмехнулась.— Что ль, у государя иного времени не нашлось — присылать вас ко мне ночью, как воров и разбойников?
— Мы не тати, а государевы люди,— обиделся архимандрит.— А слушать царское слово полагается стоя.
— Темная совесть не выносит света, прячется от глаза людского?.. Христа такожде брали ночью...
— О чем ты глаголишь? С кем себя равняешь?— вспылил архимандрит.
— Я глаголю по истине...
— Повеление государево непреложно!— не вступая в спор, сказал архимандрит.— Ответствуй — причащаешься ли ты по тем служебникам, по которым причащаются царь, царица и царевны?
— Не причащаюсь!
— Тако!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203