ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Но как они ни были пьяны, они не забывали, что им надлежит дать ответ у съезжих изб своим соратникам, и те могут запросто побить камнями неудачливых челобитчиков, а то и посадить на цепь. Однако, осмелев от вина, выборные клятвенно обещали повести за собой всех, кто их сюда прислал.
Лешуков пил вместе со всеми и скоро перестал соображать, где он и что с ним. В таком пребывал тумане, что не помнил, как стрельцы, горланя песню, довезли его на телеге до усадьбы и свалили прямо в грязь. Жена, увидев Лешукова недвижно лежавшим у забора, завыла, думая, что он уж неживой, но он дрыгнул ногой, давая знать, чтоб не голосили по нему, как по покойнику. Она живо сообразила, что делать,— позвала вялых спросонья сыновей, и они втроем кое-как доволокли хозяина к постели. Стянув с мужа сапоги, мокрую рубаху, пропахшую вином, жена завалила его в пуховики. Отослав сыновей спать, она крепко потерла
Лешукову уши, дала выпить взвару, и он понемногу различил, что находится у себя в избе, потянулся к жене и, ткнувшись лобастой головой в ее пышную грудь, заплакал. «Последний я человек... Паскудник,— размазывая мокрядь по лицу, ныл он.— Нету мне ни прощения, ни жизни...» Он плакал, пока не протрезвел немного, не почуял истомное тело жены, и, забыв о своих покаяниях, предался страсти и усладе. И жена не роптала, зная мужнин нрав,— после утехи он будет спать как убитый до утра и с ним не будет больше ни хлопот, ни забот.
Едва засерело в окнах, как Лешуков пришел в себя, хотя голова была чугунно-тяжела и мутна.
— Вовремя тебя свалили у ворот,— шепотно сообщила пришедшая с улицы жена.— Дружков твоих вчера каменьями забросали, хотели в тюрьму бросить, хорошо, ушаты с вином привезли, на каждых десять стрельцов по ушату да серебра кучу, и они остыли и начали вместе гулять... Поди, еще и теперь не опохмелились.
— Как гуляют?— Лешуков сел в кровати, протер кулаками глаза.— Чего-то ты не то плетешь...
— Говорят, запродали твои стрельцы старцев,— досказывала жена.— Кого в темную кинули, кого на цепь, а кому и головы не снести, если ходил в зачинщиках.
— Не может быть, чтоб выборные пошли на то!
— Если люди врут, то и я туда же,— потупясь, повинно отвечала жена.
— Подавай одежу живо!— приказал Лешуков, но жена не двинулась с места.
— Ты, чаем, не оглохла за ночь?— повысил голос Лешуков.— Одежу!
— Не ходи счас к стрельцам!— вдруг запросила жена.— Поваляли в крови и грязи, и хватит... Скажись хворым. Лежи, пока не зазовут!
«Ин можно и так»,— рассудил Лешуков, хотя не в его обычае было прислушиваться к бабе, но сегодня правота была на ее стороне— бунт затихал, а кто и за что будет держать ответ, неизвестно...
Обмотав для пущего правдоподобия голову полотенцем, Лешуков лежал в постели, постанывал, стоило появиться в доме чужому человеку. Вести с улицы приносила жена: стрельцы бражничали без удержу, топя в пьяном угаре свой стыд и позор, а потом понесли Софье повинную, выдали Никиту Добрынина, и тому не мешкая, без суда и разбирательства, тут же отсекли голову; сотоварищей его сослали в ссылку, а дерзких и буйных стрельцов прогнали из Москвы, лишив домашнего добра и изб. Стрельцы не роптали даже тогда, когда порушили их столб славы на Красной площади; они принесли заручные, что впредь не станут вступаться за старую веру; старого князя Хованского схватили сонного в палатке и повезли в Воздвиженское, где его выдачи поджидала сама Софья, поставили на колени вместе с сыном у передних ворот государева двора, и так, стоя в пыли, они выслушали вины, которые читал им входивший в доверие правительницы разрядный думный дьяк Федор Шакловитый. Хованские, повязанные и обреченные, прерывали чтение дьяка, не признавая умышленную на них вину, просили царевну об очных ставках, уповая, что Софья не решится их казнить в день собственных именин, и даже заплакали, желая смягчить жестоковыйное сердце правительницы. Но, не дослушав их, Софья удалилась, а потом прибыл от нее гонец и объявил ее волю — порешить Хованских. Среди бояр не нашлось палача, на эту страшную работу вызвался стремянной стрелец. Прочитав молитву и перекрестясь, он при суровом молчании бояр и стрельцов двумя взмахами топора отрубил князьям головы, и они покатились в бурьян, в придорожную пыль.
Так Софья рассчиталась с теми, кто помог ей прийти к власти. Стрельцам посулила она никого больше не наказывать, обещала за верную службу разные милости, но никто не радовался. Прозревая, стрельцы понимали, что бояре обвели их вокруг пальца, но подняться на новую смуту не находилось сил. Присмирев после кровавого разгула, они жили как в воду опущенные.
Младший государь Петр отъехал с матерью Натальей Кирилловной в Преображенское, и Софья наконец стала полновластной правительницей Руси...
Лешуков отсиживался дома и лишь изредка ночью выходил под темное звездное небо, чтобы глотнуть свежего воздуха и постоять и послушать, как бесшумно, будто опасный, хищный зверь в лесных чащобах, таилась в ночи Москва. Голова его разламывалась от дум.
Как жить дальше, каким осенять себя крестом? В церкви можно ненароком и сбиться, и после первого
извета — иди доказывай, какой ты веры держишься... Сколько бы он ни изворачивался мыслью, душа оставалась пустой, будто мертвой, и от того можно было помутиться разумом или повеситься на первом попавшемся дереве.
Что за пустота — того было не понять, но что она была, сомнения не оставалось, потому что все валилось из рук, ничто не трогало: ни баба, всегда готовая ублажить, ни сыновья-дубки, сторожко поглядывавшие на отца и ровно не узнававшие его, ни залетевшая в сенцы птаха, ни шумевшая листва на древе, ни трава под ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
Лешуков пил вместе со всеми и скоро перестал соображать, где он и что с ним. В таком пребывал тумане, что не помнил, как стрельцы, горланя песню, довезли его на телеге до усадьбы и свалили прямо в грязь. Жена, увидев Лешукова недвижно лежавшим у забора, завыла, думая, что он уж неживой, но он дрыгнул ногой, давая знать, чтоб не голосили по нему, как по покойнику. Она живо сообразила, что делать,— позвала вялых спросонья сыновей, и они втроем кое-как доволокли хозяина к постели. Стянув с мужа сапоги, мокрую рубаху, пропахшую вином, жена завалила его в пуховики. Отослав сыновей спать, она крепко потерла
Лешукову уши, дала выпить взвару, и он понемногу различил, что находится у себя в избе, потянулся к жене и, ткнувшись лобастой головой в ее пышную грудь, заплакал. «Последний я человек... Паскудник,— размазывая мокрядь по лицу, ныл он.— Нету мне ни прощения, ни жизни...» Он плакал, пока не протрезвел немного, не почуял истомное тело жены, и, забыв о своих покаяниях, предался страсти и усладе. И жена не роптала, зная мужнин нрав,— после утехи он будет спать как убитый до утра и с ним не будет больше ни хлопот, ни забот.
Едва засерело в окнах, как Лешуков пришел в себя, хотя голова была чугунно-тяжела и мутна.
— Вовремя тебя свалили у ворот,— шепотно сообщила пришедшая с улицы жена.— Дружков твоих вчера каменьями забросали, хотели в тюрьму бросить, хорошо, ушаты с вином привезли, на каждых десять стрельцов по ушату да серебра кучу, и они остыли и начали вместе гулять... Поди, еще и теперь не опохмелились.
— Как гуляют?— Лешуков сел в кровати, протер кулаками глаза.— Чего-то ты не то плетешь...
— Говорят, запродали твои стрельцы старцев,— досказывала жена.— Кого в темную кинули, кого на цепь, а кому и головы не снести, если ходил в зачинщиках.
— Не может быть, чтоб выборные пошли на то!
— Если люди врут, то и я туда же,— потупясь, повинно отвечала жена.
— Подавай одежу живо!— приказал Лешуков, но жена не двинулась с места.
— Ты, чаем, не оглохла за ночь?— повысил голос Лешуков.— Одежу!
— Не ходи счас к стрельцам!— вдруг запросила жена.— Поваляли в крови и грязи, и хватит... Скажись хворым. Лежи, пока не зазовут!
«Ин можно и так»,— рассудил Лешуков, хотя не в его обычае было прислушиваться к бабе, но сегодня правота была на ее стороне— бунт затихал, а кто и за что будет держать ответ, неизвестно...
Обмотав для пущего правдоподобия голову полотенцем, Лешуков лежал в постели, постанывал, стоило появиться в доме чужому человеку. Вести с улицы приносила жена: стрельцы бражничали без удержу, топя в пьяном угаре свой стыд и позор, а потом понесли Софье повинную, выдали Никиту Добрынина, и тому не мешкая, без суда и разбирательства, тут же отсекли голову; сотоварищей его сослали в ссылку, а дерзких и буйных стрельцов прогнали из Москвы, лишив домашнего добра и изб. Стрельцы не роптали даже тогда, когда порушили их столб славы на Красной площади; они принесли заручные, что впредь не станут вступаться за старую веру; старого князя Хованского схватили сонного в палатке и повезли в Воздвиженское, где его выдачи поджидала сама Софья, поставили на колени вместе с сыном у передних ворот государева двора, и так, стоя в пыли, они выслушали вины, которые читал им входивший в доверие правительницы разрядный думный дьяк Федор Шакловитый. Хованские, повязанные и обреченные, прерывали чтение дьяка, не признавая умышленную на них вину, просили царевну об очных ставках, уповая, что Софья не решится их казнить в день собственных именин, и даже заплакали, желая смягчить жестоковыйное сердце правительницы. Но, не дослушав их, Софья удалилась, а потом прибыл от нее гонец и объявил ее волю — порешить Хованских. Среди бояр не нашлось палача, на эту страшную работу вызвался стремянной стрелец. Прочитав молитву и перекрестясь, он при суровом молчании бояр и стрельцов двумя взмахами топора отрубил князьям головы, и они покатились в бурьян, в придорожную пыль.
Так Софья рассчиталась с теми, кто помог ей прийти к власти. Стрельцам посулила она никого больше не наказывать, обещала за верную службу разные милости, но никто не радовался. Прозревая, стрельцы понимали, что бояре обвели их вокруг пальца, но подняться на новую смуту не находилось сил. Присмирев после кровавого разгула, они жили как в воду опущенные.
Младший государь Петр отъехал с матерью Натальей Кирилловной в Преображенское, и Софья наконец стала полновластной правительницей Руси...
Лешуков отсиживался дома и лишь изредка ночью выходил под темное звездное небо, чтобы глотнуть свежего воздуха и постоять и послушать, как бесшумно, будто опасный, хищный зверь в лесных чащобах, таилась в ночи Москва. Голова его разламывалась от дум.
Как жить дальше, каким осенять себя крестом? В церкви можно ненароком и сбиться, и после первого
извета — иди доказывай, какой ты веры держишься... Сколько бы он ни изворачивался мыслью, душа оставалась пустой, будто мертвой, и от того можно было помутиться разумом или повеситься на первом попавшемся дереве.
Что за пустота — того было не понять, но что она была, сомнения не оставалось, потому что все валилось из рук, ничто не трогало: ни баба, всегда готовая ублажить, ни сыновья-дубки, сторожко поглядывавшие на отца и ровно не узнававшие его, ни залетевшая в сенцы птаха, ни шумевшая листва на древе, ни трава под ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203