Но не успел я дойти до двери, как навстречу мне шагнул через порожек высокий старик, весь белый от мучной пыли. Он был в вылинявшей голубоватой рубахе, беспоясый, запорошенный до глаз и бровей мукой, даже щеки его, впалые и худые, казались выбеленными. Миновав проем дверей, он качнулся вперед, вперился в меня одним глазом, кривой его глаз с бельмом был точно залеплен кусочком теста.
— Неужто ты, мнучек?— в голосе старика прорвалось что-то петушино-резкое.— Боже ты мой! Ах ты, кровинка моя!.. Радость-то какая, Зоренька ты моя ясная! Ну что ты стоишь? Не признаешь своего деда?..
Тут я рванулся к старику, он крепко стиснул меня в своих объятиях, поднял, оторвал от земли. Прижимая меня к груди, он смеялся и плакал, что-то бормотал жалостливое, не в силах справиться со спазмами в горле, а когда опустил меня на землю, раздался оглушительный хохот. Я не сразу догадался, отчего гогочут обступившие нас мужики, и только взглянув на свой костюмчик, понял: из коричневого он стал белым, а вернее — полосатым от рук деда. Дед тоже захохотал, смахивая слезы со щек, взял меня за руку и повел к колченогому, сбитому из грубых досок столу, врытому недалеко от погасшего костра. Над серым кругом пепла висел на треноге закопченный чайник, а вокруг стола были вырыты в пригорке земляные лавки, застланные свеженакошенной травой. На столе лежали деревянные ложки, головки лука, опрокинутый вверх дном чугунок.
— Садись!— властно приказал дед и опустился рядом, обхватив меня за худенькие плечи.— Песни петь умеешь?
Я чуть не подавился от смеха, украдкой хихикал дядя Сидор, широко улыбалась тетя Мотя, но дед не обратил внимания на общее оживление, его заботило другое — ему нужно было знать, есть ли во мне хотя бы одна черта или страсть, по которым он мог бы определить мою принадлежность к нашему роду. Первой проверкой шло умение и желание петь, потому что в песне,
как он, судя по всему, полагал, глубже всего раскрывалась душа человека, его потайная суть...
— У нас на уроках музыки все пели,— тихо ответил я.
Однако дед начал выпытывать, какие песни я слышал от матери, от тети Ириши, и скоро песня нашлась.
— Эта подойдет,— определил дед и кивнул сыну и дочери.— Мотя! Сидорка! Садитесь, подтягивайте!..
Дядя Сидор и тетя Мотя послушно присели на земляную лавку, дед прокашлял хрипоту, провел рукой по куцей сивой бородке и запел дребезжащим тенорком.
Позабыт, позаброшен, с молодых юных лет Я остался сиротою, счастья-доли мне нет...
Дядя и тетя подхватили песню, я тоже пел как мог, ни на кого не глядя, неведомо кого стесняясь. Мне было не по себе оттого, что дед на глазах у всех сразу устроил такой экзамен, но скоро заметил, что тихо подтягивают и шевелят губами стоявшие вокруг мужики, задумчивые и строгие. Тогда я поднял голову, выпрямился и запел свободно и легко...
Сведя на нет песню, дед заморгал бельмастым глазом, и крупная слеза скользнула по его мучнисто-белому лицу, проделав розовый след на щеке. Он все теснее прижимал меня к себе, мой костюмчик уже походил на куль с мукой, но я почему-то не опасался, что мама станет меня ругать, когда я вернусь в село весь испачканный, как бы вывалянный в муке...
— А вот энту не слыхал?— спросил дед и, глубоко вздохнув, склонил чуть набок голову и запел неуверенным, дрогнувшим голосом:
Отворите окно, отворите, Мне недолго осталося жить...
Он оглянулся на дочь и сына, прося поддержки, и тетя вдруг, не жалея голоса, сильно окрылила песню, кинула ее ввысь, будто вывела на простор, и тогда голос деда слезно зажаловался, затосковал:
Еще раз на свободу пустите, Не мешайте страдать и любить...
Дядя Сидор тихо вторил, и меня, помню, удивило, что лицо этого бесшабашного и беззаботного парня стало затуманиваться печалью...
Дед вернулся вместе с нами в село, чуть ли не всю неделю гулял, разъезжая с мамой и отчимом от одной родни к другой, но даже в тяжелом хмелю не забывал обо мне. В разгар веселья шарил одиноким глазом по избе, находя меня, мотал головой, подзывая к себе. И стоило мне очутиться рядом, как он клал теплую пятерню на мое угловатое плечо, сдавливал его, горячо вышептывал:
— Пой, Зорька, голоса не жалей! Всю душу отдавай песне, потому как поешь не для себя, а для людей! Урона от того не будет — добро посеешь, добро и пожнешь... И матку слушайся — она у тебя добрая и разумная, хоть и обидела она нас, когда оторвалась от нашего роду-племени... Ну да человек сам знает, где ему вольней дышится... И нового отца почитай — не тот отец, кто жизнь дал, а тот, кто на ноги поставил и в жизнь пустил... Логу, отца твоего кровного, я не сужу — такая уж судьба ему выпала, и ему, поди, не до песен на чужой-то стороне... Это все едино, что жить среди людей немым и глухим,— ни к кому не прислонишься, никому не пожалуешься...
Мать и прежде рассказывала, что когда она стала невесткой в семье Мальцевых, ей показался чудным и в чем-то блажным тот обычай, который завел свекор. В каждый воскресный день, когда на столе уже пофыркивал самовар, хлипая медным клапаном и выпуская струйки пара, а невестка ставила горку блинов на широкой тарелке и черную горячую сковороду с топленым маслом, дед Аввакум зычно командовал:
— Ну, прежде чем лоб перекрестить, душу отведем... Садитесь все, а ты, Савва, начинай!..
Никто не прекословил хозяину и главе семьи, насчитывавшей десяток человек, все чинно рассаживались на широких, вытертых до лоска лавках, и старший сын запевал одну из любимых песен отца, ее подхватывали другие сыновья, невестка, дочери, бабушка Ульяна, а там и внуки, и, точно распахнув окна и двери, песня вырывалась за стены дома, на простор улицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203