Рядом с ним, в свои четырнадцать лет, Анна выглядела совсем девочкой, хотя была излишне полновата и ступала тяжеловесной поступью. Создавалось впечатление, что ее совсем недавно лишили любимых кукол, заставили учиться танцам и манерам знатной дамы, и все это лишь для того, чтобы она стала игрушкой этого иноземца, с которым ей приходилось изъясняться на плохом немецком или еще худшем французском. Правда, Карл-Фридрих, истинный немец и человек долга, отведенной ему ролью не тяготился и вел себя так, что у Петра не возникло ни малейшего сомнения, что он будет заботливым и внимательным мужем царевны, ибо в подобном браке интересы державные ставились выше человеческих страстей. Через минуту впорхнула в столовую младшая дочь — порывистая, золотоволосая, голубоглазая Ли- завета,— таща за руку смуглую до черноты карлицу, живую куклу, похожую на цыганку или мулатку, в цветастом платье, монистах и серьгах. За ними степенно вошла Екатерина, успев переодеться к обеду и нацепить свои ордена, тихо позвякивавшие на груди.
Петр вскочил и, смеясь, живо подхватил на руки карлицу, целуя ее в тугие щечки, щекоча усами.
— Ты что плохо растешь, Маша?— притворно удивился он.— Мало, поди, под дождиком бываешь? Негоже! Я привез тебя от французского короля, он был тогда совсем маленьким, но с тех пор Людовик обогнал тебя на много вершков!
Подставив дочерям щеку для поцелуя, Петр церемонно поклонился герцогу, усадил его по правую руку от себя, а Екатерину по левую,— денщики, стоявшие
навытяжку у дверей, по ее знаку начали подавать блюда.
— Па, а ты вправду брал короля на руки?— спросила Лизавета.— И он не обиделся?
— Он же был дитя малое, пошто ему обижаться? Я же не драл его за волосы, а ласкал от души!
— Расскажи, па!
— Лизанька, перестань!— попробовала урезонить дочь Екатерина и для вящей строгости нахмурилась.
Но государя не смутила просьба дочери, он был нынче в добром расположении духа, и это доброе настроение царя передалось гостям: все за столом почувствовали себя легко и свободно, благодаря в душе царевну, которая так беспечно сломала строгий ритуал приема, положенный во время обеда.
— Сколько лет тому назад то было, господин канцлер?— спросил Петр.
— Пять лет, ваше величество,— Головкин склонился над тарелкой.
— Да, верно так... Пошто так быстро бежит время?— Петр помолчал, и за столом воцарилась выжидательная тишина.— Мы виделись с королем два раза... Первый визит в Париже он нанес мне вместе с герцогом Вилльлеруа, и тот изрек за него приветствие... Людовик подал мне руку, мы пошли в дом, и все было душевно и просто... А когда прощались, я не утерпел, поднял его на руки и поцеловал. Ему было лет семь, он был весьма разумен и смышлен и, видать, понимал, что судьба готовила ему повелевать Францией... Настал мой черед нанести визит, я прибыл ко дворцу в карете, король выбежал навстречу, и тут я прямо при всем придворном люде взял его на руки и понес по лестнице...
— Какой конфуз!— воскликнула Елизавета.— Он все же король, а ты его на руки... Разве кто из французов посмел бы поступить так?
— - Я о том не думал,— Петр мотнул головой.— Пускай сами гадают, что им можно, а чего нельзя... Может, я и задел их гордыню, кто знает, но Людовик был рад, что русский царь несет его на руках — значит, оказывает ему великую честь...
На время все притихли, нужно было хлебать щи и есть кашу. За этими привычными для государя блюдами последовали фленсбурские устрицы, студень, тушеная говядина с капустой, жареный гусь с моченой брусникой. После обеда все перешли к другому столу, где ожидали вазы с яблоками, орехи, лимбургский сыр, светлое французское вино и бутылки хлебного русского кваса.
— Ну что, господин лейб-медик,— оборачиваясь к Блументросту, пошутил Петр.— Много ли вы без меня вырвали зубов?
— Не вел счета, ваше величество...
— Почему не позвал на помощь меня?
— Не смел тревожить, ваше величество.
— Не хитри!— Петр погрозил лейб-медику пальцем.— Думаешь, лучше меня рвешь? А может, пугаешь людей, что я больно выдергиваю?
— Не было того в мыслях, ваше величество,— уклончиво отвечал Блументрост, давно привыкший к пристрастию государя рвать зубы всем, кто пожелает.— Как только объявится с такими зубами, что мне тащить не под силу, я позову вас...
— Гляди не обмани самого себя,— раскуривая трубку, посмеиваясь, сказал Петр.— У меня повсюду глаза и уши — сразу донесут о твоем вероломстве! А как будешь кого резать, тоже зови... в иных ремеслах я крепок, но тут я хочу поравняться с тобой.
— Будет исполнено, ваше величество!
Придворный лейб-медик деревенел и пугался, когда
возникал с государем разговор о медицине, но не выказывал своей растерянности. Его раздражала самоуверенность царя, полагавшего, что он и в медицине разбирается так же искусно, как в корабельном деле, и что за операционным столом ведет себя столь же уверенно, как, вытачивая изящные вещицы из кости, за токарным столиком. Перечить государю значило вызвать явную немилость, поэтому Блументрост старался под разными предлогами и хитростями не вручать Петру хирургический нож. Но бывали случаи, когда отказать царю было немыслимо. Так однажды Петр освободил от воды страдающую водянкой женщину, однако нисколько не опечалился тем, что больная умерла, искренне гордясь операцией, хотя за исход ее не мог поручиться даже весьма именитый доктор. Лейб-медик не мог забыть и ужаснувшую всех казнь камер-фрейлицы, красавицы Марии Гамильтон; она пользовалась особым расположением Екатерины, хотя числилась любовницей государя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203