ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
— широким жестом пригласил Ефим Васильевич, с которым я виделся еще накануне.— Наш, так сказать, руководящий состав...— Он окинул меня пытливым взглядом с головы до ног.— Скажите, вы хлеб-соль умеете принимать?..
— А разве в этом есть...— растерянно пробормотал я.
— Не велика наука, но правила имеются,— самодовольно ухмыльнулся председатель.— Вы не обижайтесь, но не всем приходилось бывать в таком положении... Значит, так... Сначала нужно снять солонку с каравая, отломить от него кусочек, посыпать солью, ну и, само собой, съесть...
Я молчал, несколько озадаченный этой затеей. За многие годы мне доводилось выступать перед самыми различными аудиториями, держать речи даже перед студентами в университетах Запада, но ритуал, который мне предлагали сейчас, показался мне ненужным, нескромным.
— Может быть, не стоит так торжественно, а?— попытался возразить я.— Можно обойтись и без хлеба и соли... Кто-то из вас представит меня землякам, я расскажу о своей жизни и работе и отвечу на вопросы, если они возникнут...
— Нет! Нет! — решительно запротестовал парторг.— Мы всегда делаем так, когда к нам приезжает известный человек... Вот такой была у нас и встреча с депутатом... И народу нравится, чтоб все было красиво! Я так полагаю, что мы свой порядок нарушать не будем...
— Ну что ж,— неуверенно протянул я.— Я гость, вы хозяева, вам виднее...
Молодой и быстрый директор Дома культуры куда- то исчез, а появившись, сделал многозначительный кивок председателю. Ефим Васильевич подтянулся, как в строю, кашлянул.
— Будем начинать,— он снова как-то оценивающе и чуть отрешенно оглянулся на меня, словно в последний раз прикидывая, достоин ли я такой чести, а главное, не напутаю ли что-то в намеченном ритуале.— Вы, Елизар Юрьевич, пойдете первым, а мы, как положено, за вами...
— А что — разве люди уже собрались?— обеспокоенно поинтересовался я, думая, что земляки будут сходиться не спеша, как это бывало не раз, когда я встречался со своими читателями в деревенских клубах.
— Наплыв народа со всех сторон,— отрапортовал директор.— Из нашего Хонхолоя еще никто в писатели не выбивался, вы первый, и у людей имеется законный интерес... Так что не волнуйтесь!
В это мгновение я вдруг дико заволновался, сам не ведая почему, меня даже слегка залихорадило, чего со мной никогда не бывало перед выступлениями.
Дверь в зал была распахнута настежь, и я увидел, что он забит до отказа. Пройдя через пустое фойе, я переступил порожек, и весь зал будто качнулся, люди повернулись в сторону двери и, вытягивая шеи, старались рассмотреть меня. Но я видел не лица, обращенные ко мне, а только напряженные, любопытствующие, улыбчивые глаза, и было такое ощущение, что струившийся из этих глаз свет обволакивал меня и вел вперед. А я шел как-то неуверенно, изредка о что-то спотыкаясь, протискивался узким проходом между рядами стульев и стеной, около которой тоже жались люди; но вдруг все, кто заполнял зал, будто разом вздохнув, всколыхнулись, поднимаясь во весь рост, и на меня обрушились аплодисменты. Они катились волна за волной в гуле голосов и неразборчивых восклицаний, и я словно плыл в этом потоке, уже не сопротивляясь его властной силе.
«Но что же я совершил такое, чтобы они так приветствовали меня?— сотрясаемый внутренней дрожью, думал я, чувствуя и руки и ноги чужими.— Чем я заслужил это внимание? Не может быть, чтобы они гордились тем, что я родился в их селе и, став писателем, написал каких-то три романа? Да вряд ли они и читали эти книги».
Все эти мысли пронеслись во мне вихрем, душа моя зашлась в сладостной муке, горло сжали спазмы, ослабли ноги, и я, наверное, упал бы, но у сцены, перед ступеньками, меня подхватили председатель и парторг. Через минуту я уже стоял на виду грохочущего, тонущего в плеске ладош зала, около длинного, затянутого кумачом стола с букетом полевых цветов посредине и графином воды. С правой стороны, чуть в сторонке, возвышалась невысокая трибуна, крашенная в яркий сурик.
Отхлопав, земляки стали усаживаться, от сцены будто отвалила крутая волна прибоя, растаяла вдали, а в трибунке уже стоял Ефим Васильевич. Он поднял руку, отводя ее назад, словно натягивая тетиву лука, и в полусумрачной мгле зала отстоялась тишина.
Я сел в центре стола, рядом, сцепил в замок пальцы рук, чтобы победить в них дрожь, различая первые ряды в зале, женщин, которые держали на руках детей; одна молодая мать явилась на встречу с грудным ребенком, он спал у ее груди, прикрытый цветным полушалком; в проходе, подпирая стены, тесно стояли рослые парни, а ребятишки, которым не хватило мест, сидели полукругом прямо на полу около сцены. Где-то в четвертом или пятом ряду я приметил жену и теток, с их лиц сошла будничная озабоченность, в выражении сквозила почти торжественная сосредоточенность, освещавшая лица сидевших рядом.
Первым выступал Ефим Васильевич, приветствуя меня от имени земляков, затем рассказывал о моих книгах директор школы, он говорил размеренно и тихо, словно вел обычный урок в классе, и все, вероятно, прошло бы спокойно и гладко, но после речи директора наступила небольшая заминка, а затем показался из тени кулис седобородый старик, неся на расшитом рушнике огромный, величиной с тыкву, белый каравай с торчавшей на горбушке стеклянной солонкой.
Я вскочил и кинулся навстречу этому, точно вышедшему из сказки, деду в малиновой рубахе, по которой стелилась ковыльная борода. Старик низко поклонился в сторону зала, потом обернулся ко мне, поклонился, почти ломаясь в поясе, и выпрямился, глядя на меня голубыми искрящимися глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
— А разве в этом есть...— растерянно пробормотал я.
— Не велика наука, но правила имеются,— самодовольно ухмыльнулся председатель.— Вы не обижайтесь, но не всем приходилось бывать в таком положении... Значит, так... Сначала нужно снять солонку с каравая, отломить от него кусочек, посыпать солью, ну и, само собой, съесть...
Я молчал, несколько озадаченный этой затеей. За многие годы мне доводилось выступать перед самыми различными аудиториями, держать речи даже перед студентами в университетах Запада, но ритуал, который мне предлагали сейчас, показался мне ненужным, нескромным.
— Может быть, не стоит так торжественно, а?— попытался возразить я.— Можно обойтись и без хлеба и соли... Кто-то из вас представит меня землякам, я расскажу о своей жизни и работе и отвечу на вопросы, если они возникнут...
— Нет! Нет! — решительно запротестовал парторг.— Мы всегда делаем так, когда к нам приезжает известный человек... Вот такой была у нас и встреча с депутатом... И народу нравится, чтоб все было красиво! Я так полагаю, что мы свой порядок нарушать не будем...
— Ну что ж,— неуверенно протянул я.— Я гость, вы хозяева, вам виднее...
Молодой и быстрый директор Дома культуры куда- то исчез, а появившись, сделал многозначительный кивок председателю. Ефим Васильевич подтянулся, как в строю, кашлянул.
— Будем начинать,— он снова как-то оценивающе и чуть отрешенно оглянулся на меня, словно в последний раз прикидывая, достоин ли я такой чести, а главное, не напутаю ли что-то в намеченном ритуале.— Вы, Елизар Юрьевич, пойдете первым, а мы, как положено, за вами...
— А что — разве люди уже собрались?— обеспокоенно поинтересовался я, думая, что земляки будут сходиться не спеша, как это бывало не раз, когда я встречался со своими читателями в деревенских клубах.
— Наплыв народа со всех сторон,— отрапортовал директор.— Из нашего Хонхолоя еще никто в писатели не выбивался, вы первый, и у людей имеется законный интерес... Так что не волнуйтесь!
В это мгновение я вдруг дико заволновался, сам не ведая почему, меня даже слегка залихорадило, чего со мной никогда не бывало перед выступлениями.
Дверь в зал была распахнута настежь, и я увидел, что он забит до отказа. Пройдя через пустое фойе, я переступил порожек, и весь зал будто качнулся, люди повернулись в сторону двери и, вытягивая шеи, старались рассмотреть меня. Но я видел не лица, обращенные ко мне, а только напряженные, любопытствующие, улыбчивые глаза, и было такое ощущение, что струившийся из этих глаз свет обволакивал меня и вел вперед. А я шел как-то неуверенно, изредка о что-то спотыкаясь, протискивался узким проходом между рядами стульев и стеной, около которой тоже жались люди; но вдруг все, кто заполнял зал, будто разом вздохнув, всколыхнулись, поднимаясь во весь рост, и на меня обрушились аплодисменты. Они катились волна за волной в гуле голосов и неразборчивых восклицаний, и я словно плыл в этом потоке, уже не сопротивляясь его властной силе.
«Но что же я совершил такое, чтобы они так приветствовали меня?— сотрясаемый внутренней дрожью, думал я, чувствуя и руки и ноги чужими.— Чем я заслужил это внимание? Не может быть, чтобы они гордились тем, что я родился в их селе и, став писателем, написал каких-то три романа? Да вряд ли они и читали эти книги».
Все эти мысли пронеслись во мне вихрем, душа моя зашлась в сладостной муке, горло сжали спазмы, ослабли ноги, и я, наверное, упал бы, но у сцены, перед ступеньками, меня подхватили председатель и парторг. Через минуту я уже стоял на виду грохочущего, тонущего в плеске ладош зала, около длинного, затянутого кумачом стола с букетом полевых цветов посредине и графином воды. С правой стороны, чуть в сторонке, возвышалась невысокая трибуна, крашенная в яркий сурик.
Отхлопав, земляки стали усаживаться, от сцены будто отвалила крутая волна прибоя, растаяла вдали, а в трибунке уже стоял Ефим Васильевич. Он поднял руку, отводя ее назад, словно натягивая тетиву лука, и в полусумрачной мгле зала отстоялась тишина.
Я сел в центре стола, рядом, сцепил в замок пальцы рук, чтобы победить в них дрожь, различая первые ряды в зале, женщин, которые держали на руках детей; одна молодая мать явилась на встречу с грудным ребенком, он спал у ее груди, прикрытый цветным полушалком; в проходе, подпирая стены, тесно стояли рослые парни, а ребятишки, которым не хватило мест, сидели полукругом прямо на полу около сцены. Где-то в четвертом или пятом ряду я приметил жену и теток, с их лиц сошла будничная озабоченность, в выражении сквозила почти торжественная сосредоточенность, освещавшая лица сидевших рядом.
Первым выступал Ефим Васильевич, приветствуя меня от имени земляков, затем рассказывал о моих книгах директор школы, он говорил размеренно и тихо, словно вел обычный урок в классе, и все, вероятно, прошло бы спокойно и гладко, но после речи директора наступила небольшая заминка, а затем показался из тени кулис седобородый старик, неся на расшитом рушнике огромный, величиной с тыкву, белый каравай с торчавшей на горбушке стеклянной солонкой.
Я вскочил и кинулся навстречу этому, точно вышедшему из сказки, деду в малиновой рубахе, по которой стелилась ковыльная борода. Старик низко поклонился в сторону зала, потом обернулся ко мне, поклонился, почти ломаясь в поясе, и выпрямился, глядя на меня голубыми искрящимися глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203