ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
то ли умер от голода, то ли сошел с ума, то ли был брошен в клетку на растерзание зверей. Протопопа Лазаря сослали в далекий Тобольск, а протопопа Аввакума, не лишенного сана по заступничеству самого царя, милостиво отправили еще дальше—в суровую Даурию. Об этом кричали ярыжки в кабаках. Всех сеявших подобную смуту ловили и тянули на правеж.
Однако, разделавшись с супротивными и упрямо- бесноватыми протопопами, Никон не утолил своей мстительности и злобы и не погасил полыхавший костер неповиновения. Не хватало лишь сухости и небольшого ветра, чтобы он вспыхнул с новой силой, охватывая теперь уже всю Русь. Он ведал, что уже ненавидим многочисленной паствой, что те, кто подчинился ему, послушны лишь страха ради, но остановиться в своем порыве не мог. Как предвестие неминуемых бед и несчастий затмилось в тот год солнце, будто закоптилось дымом вставшего во все небо пожарища. И то грозное затмение, и косившую тысячами смертей моровую язву также ставили в вину Никону, как Божью кару за его Антихристово деяние. Не раз ловили темных людишек, подкарауливавших его возок в затаенных убежищах и жаждавших предать патриарха смерти. Стоустая молва рождала сокрушавшее слово «Антихрист», и народ верил в то слово, отрекаясь от своего патриарха. Если он переиначил веру, которой жили отцы и деды, на греческий лад, значит, он предал ее и достоин проклятия...
А у Никона не хватало мужества признаться даже самому себе, что он наказывает людей, отлучая их от церкви, не за то, что они противятся очищению ее, а потому, что не хотят жить по его воле. Ведь сказал же он в минуту откровения раскаявшемуся Иоанну Неронову о старых и новоисправленных книгах: «И те и другие добры; все равно, по коим хочешь, по тем и служишь». Объяви он это другим, и не было бы смуты великой, и он добился бы своего, никого не казня, не насилуя ничью волю. Но он хотел быть первым во всем и всегда, не потерять своей власти над государем и над теми, кто еще страшился его пастырского гнева. И, казалось, только лишь для того чтобы утвердить свой престол,
сделать его незыблемым и крепким, он старался придать службам в соборе высокую торжественность и пышность и вершил то, не жалея казны.
Федосья Прокопьевна, сама живя в довольстве и роскоши, все же подивилась перемене в церковной службе, которой Никон придал особую праздничность и бьющий в глаза блеск. Он появился из алтаря, горевшего золотом икон, в богатой, сшитой на греческий покрой мантии, с греческим клобуком, со сверкавшей дорогими каменьями панагией на груди; впереди него несли украшенный серебром и рубинами крест, будто был Никон не только патриархом Руси, но и вселенской церкви. Боярыня не понимала, зачем это выставленное напоказ дорогое убранство, золоченые ризы, драгоценные камни на крестах, когда толпы нищих теснились на папертях по всей Руси, когда столько тяглого люда не ели досыта. Ведь не одних книжников и фарисеев порицал сын Божий, но заповедовал жить без корысти и мирской суеты, являясь народу в простой одежде, уча смирению и любви. Можно ли было служить добру и истине, предавая забвению уроки Христа, и молить его о прощении, облачившись в сияющие одежды?.. Боярыня боялась додумывать до конца, потому что не могла похвалиться праведностью и скромностью, не в силах противиться мирским прихотям. Ведь, чего греха таить, и в ней самой просыпались порою мелочная скупость и алчная жадность, и тогда она напрочь забывала о горе ближних, хотя ее двор постоянно кишел нищими, убогими, калеками и юродивыми. Давая временный приют бродяжным и голодным людям да изредка кидая через окошечки своей кареты полушки и копейки, она мнила себя жалостливой и доброй, но не был ли то самообман души, жаждавшей оправдания и всепрощения?
Между тем, время не смягчало патриарха, он продолжал упрямо настаивать на своем, во всем полагаясь на самоуправство и силу, данную ему не от Бога, а от своекорыстного нрава. Он прибирал к рукам все новые и новые монастырские земли и вотчины, собирая щедрую дань со всех церквей и храмов, возводя для себя Новый Иерусалим, в котором дворец по богатству и роскоши не уступал царскому. Опьяненный желанием взять верх над самим государем, он в упоении пастырской власти уже не замечал, что ему самому нужен поводырь, ибо шел он по опасной тропе над черной бездной.
И пришел срок, когда государь Алексей Михайлович вынужден был отрезвить хмельную от власти голову патриарха, собинного своего друга. Царь не походил теперь на того беспомощного, мягкого, как воск, юношу, который когда-то умолял Никона занять патриарший престол, он возмужал в военных походах, хотел править сам, не желая делить власть ни с кем. Поначалу государь дал некий намек патриарху, не пригласив его однажды на званый обед по случаю приезда высокого заморского гостя. Намек был не понят как должно, и тогда Алексей Михайлович перестал являться в Успенский собор к обедне, хотя до того исправно посещал все службы, молился коленопреклоненно и истово. Присутствие царя в соборе давало патриарху чувство незримого превосходства над государем. Однажды вместо Алексея Михайловича явился в собор князь Юрий Ромодановский, объявив, что государь не придет. «Царское величество,— помолчав учтиво, добавил князь,— на тебя гневен... ты пишешься Великим государем, а у нас один Великий государь — царь». «Называюсь я Великим государем,— дерзко ответствовал Никон,— не сам собою, так восхотел и повелел его царское величество, свидетельствуют грамоты, писанные его рукою». Ромодановский попытался тихо вразумить патриарха: «Царское величество почтил тебя как отца и пастыря, но ты этого не понял;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
Однако, разделавшись с супротивными и упрямо- бесноватыми протопопами, Никон не утолил своей мстительности и злобы и не погасил полыхавший костер неповиновения. Не хватало лишь сухости и небольшого ветра, чтобы он вспыхнул с новой силой, охватывая теперь уже всю Русь. Он ведал, что уже ненавидим многочисленной паствой, что те, кто подчинился ему, послушны лишь страха ради, но остановиться в своем порыве не мог. Как предвестие неминуемых бед и несчастий затмилось в тот год солнце, будто закоптилось дымом вставшего во все небо пожарища. И то грозное затмение, и косившую тысячами смертей моровую язву также ставили в вину Никону, как Божью кару за его Антихристово деяние. Не раз ловили темных людишек, подкарауливавших его возок в затаенных убежищах и жаждавших предать патриарха смерти. Стоустая молва рождала сокрушавшее слово «Антихрист», и народ верил в то слово, отрекаясь от своего патриарха. Если он переиначил веру, которой жили отцы и деды, на греческий лад, значит, он предал ее и достоин проклятия...
А у Никона не хватало мужества признаться даже самому себе, что он наказывает людей, отлучая их от церкви, не за то, что они противятся очищению ее, а потому, что не хотят жить по его воле. Ведь сказал же он в минуту откровения раскаявшемуся Иоанну Неронову о старых и новоисправленных книгах: «И те и другие добры; все равно, по коим хочешь, по тем и служишь». Объяви он это другим, и не было бы смуты великой, и он добился бы своего, никого не казня, не насилуя ничью волю. Но он хотел быть первым во всем и всегда, не потерять своей власти над государем и над теми, кто еще страшился его пастырского гнева. И, казалось, только лишь для того чтобы утвердить свой престол,
сделать его незыблемым и крепким, он старался придать службам в соборе высокую торжественность и пышность и вершил то, не жалея казны.
Федосья Прокопьевна, сама живя в довольстве и роскоши, все же подивилась перемене в церковной службе, которой Никон придал особую праздничность и бьющий в глаза блеск. Он появился из алтаря, горевшего золотом икон, в богатой, сшитой на греческий покрой мантии, с греческим клобуком, со сверкавшей дорогими каменьями панагией на груди; впереди него несли украшенный серебром и рубинами крест, будто был Никон не только патриархом Руси, но и вселенской церкви. Боярыня не понимала, зачем это выставленное напоказ дорогое убранство, золоченые ризы, драгоценные камни на крестах, когда толпы нищих теснились на папертях по всей Руси, когда столько тяглого люда не ели досыта. Ведь не одних книжников и фарисеев порицал сын Божий, но заповедовал жить без корысти и мирской суеты, являясь народу в простой одежде, уча смирению и любви. Можно ли было служить добру и истине, предавая забвению уроки Христа, и молить его о прощении, облачившись в сияющие одежды?.. Боярыня боялась додумывать до конца, потому что не могла похвалиться праведностью и скромностью, не в силах противиться мирским прихотям. Ведь, чего греха таить, и в ней самой просыпались порою мелочная скупость и алчная жадность, и тогда она напрочь забывала о горе ближних, хотя ее двор постоянно кишел нищими, убогими, калеками и юродивыми. Давая временный приют бродяжным и голодным людям да изредка кидая через окошечки своей кареты полушки и копейки, она мнила себя жалостливой и доброй, но не был ли то самообман души, жаждавшей оправдания и всепрощения?
Между тем, время не смягчало патриарха, он продолжал упрямо настаивать на своем, во всем полагаясь на самоуправство и силу, данную ему не от Бога, а от своекорыстного нрава. Он прибирал к рукам все новые и новые монастырские земли и вотчины, собирая щедрую дань со всех церквей и храмов, возводя для себя Новый Иерусалим, в котором дворец по богатству и роскоши не уступал царскому. Опьяненный желанием взять верх над самим государем, он в упоении пастырской власти уже не замечал, что ему самому нужен поводырь, ибо шел он по опасной тропе над черной бездной.
И пришел срок, когда государь Алексей Михайлович вынужден был отрезвить хмельную от власти голову патриарха, собинного своего друга. Царь не походил теперь на того беспомощного, мягкого, как воск, юношу, который когда-то умолял Никона занять патриарший престол, он возмужал в военных походах, хотел править сам, не желая делить власть ни с кем. Поначалу государь дал некий намек патриарху, не пригласив его однажды на званый обед по случаю приезда высокого заморского гостя. Намек был не понят как должно, и тогда Алексей Михайлович перестал являться в Успенский собор к обедне, хотя до того исправно посещал все службы, молился коленопреклоненно и истово. Присутствие царя в соборе давало патриарху чувство незримого превосходства над государем. Однажды вместо Алексея Михайловича явился в собор князь Юрий Ромодановский, объявив, что государь не придет. «Царское величество,— помолчав учтиво, добавил князь,— на тебя гневен... ты пишешься Великим государем, а у нас один Великий государь — царь». «Называюсь я Великим государем,— дерзко ответствовал Никон,— не сам собою, так восхотел и повелел его царское величество, свидетельствуют грамоты, писанные его рукою». Ромодановский попытался тихо вразумить патриарха: «Царское величество почтил тебя как отца и пастыря, но ты этого не понял;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203