ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
придворный свет и блеск были ей уже в тягость: все чувства давно перегорели, жизнь истаяла, как свеча, и скоро по доброй воле она удалилась в Новодевичий монастырь, где провела последние годы в заточении властолюбивая, мятежная Софья.
Между тем жизнь на Ветке шла своим чередом. Чтобы возвыситься и стать центром притяжения всех старообрядцев, для полного чиноположения не хватало епископа — самого высокого чина,— который обладал правом рукоположить и возвести в сан новых священников, в них нуждались многие разбросанные по округе слободы. Только епископ мог сохранить цепь апостольского преемствования, чтобы она больше не прерывалась до конца мира.
Ветковская обитель в поисках источника чистого древнего благочестия куда только не засылала своих
гонцов — ив Антиохию, и в Царьград,— но посланцы, черные от долгих мытарств по чужим землям, возвращались с пустыми руками — вера там, где они побывали, шаталась, и источник был мутен. Вот почему вет- ковцы решили поискать епископа среди беглых архиереев. И однажды им повезло — пришла добрая весть от московских старообрядцев: в синодальной конторе томится под стражей знатный старец, по слухам, епископ. И ветковский игумен Власий, чтобы вызволить того епископа из беды, взяв себе на подмогу скромного, но умелого Тихого, срочно отбыл в Москву. Здесь живо было вызнано, что старец, находившийся в «арестантской бедности», был подлинным епископом. Звали старца Епифанием, посвятил его в епископы прежний ясский митрополит Георгий, и это было для ветковских посланцев главным и непреложным. Епифаний давно уже скитался по тюрьмам Киева, Питербурха, Москвы, сидел в заточении в Соловецком монастыре, потому что имел разные прегрешения — желая помочь своим бедным родичам в Киеве, запускал руку в церковную казну, был пристрастен к выпивке и грешил, если попадалась красивая молодка, готовая разделить с ним плотские утехи. На прошлые грехи Епифания игумен Власий взглянул так: обокрал епископ богоотступников и за то не осуждения, а похвалы достоин, а что касаемо блуда, то в него впадали и высшие иереи, про выпивку ж и говорить нечего — кто это окаянное зелье не пьет на Руси? Отпустив Епифанию зазорные грехи, ветковцы будут неустанно следить, чтобы он не оступался, жил праведной жизнью, как положено ревнителю старой веры. Тихий, выслушав резоны игумена, засомневался, но ведь упустив такой случай, другого можно не дождаться.
Многих людей подкупили, сбили с толку ветковцы, и наконец спустя почти три года после тайного свидания с Епифанием ложные разбойники отбили его у стражи, сопровождавшей старца в очередную ссылку. Однако его не сразу допустили к службе, держали чуть ли не взаперти, проверяя, не был ли он «обливанцем», крещен ли, как истинный христианин, трехкратным погружением в купель.
Но вот наступил день, когда толпы прихожан стеклись к Покровской церкви. Черный поп Иов, самый высокий чин ветковского духовенства, привел Епифания к исправе, и епископа ввели в алтарь. Епифаний, про
кляв всенародно прежние заблуждения и пребывание в ереси, отслужил обедню по старым канонам. Ликованию, казалось, не будет конца, потому что епископ, не жалея сил на частые службы, посвятил в чин двенадцать попов, шесть дьяконов и сварил миро.
Настало время, о котором ветковцы и помыслить не могли: все шло ныне по их хотению и воле, они жили словно в своем малом государстве, где никто не имел права творить над ними зло и насилие. Земля давала обильный хлеб, на лугах паслись стада тучных коров, отары овец, сады плодоносили на славу, дети обучались грамоте. И скоро чернецы, рядясь купцами, стали проникать на Русь, исповедовали и причащали там людей старой веры, читали над родильницами молитвы, над умершими разрешительные, крестили младенцев и разносили им «крохи» причащения.
Один лишь Тихий, несмотря на видимое благополучие, пребывал порой в необъяснимом смятении. Нет, не к добру так много прихлынуло радости после лихолетья мытарств и гонений за веру, не может так продолжаться долго: за светлым погожим днем наползет ненастье, а то и великая кара. Тихий сам не ведал, что томило его, но предчувствие давило и давило на сердце, да иной раз так, что не продохнуть; смутное движение души переходило в явное ожидание чего-то неумолимо страшного, что должно обрушиться на Ветку, как расплата за короткое счастье, отвоеванное ветковцами у жизни...
За свою жизнь Тихий пережил немало невзгод, потерь и потрясений, но не было в его жизни страшнее того дня, когда промотавший состояние барин решил продать мать и отца Трекелина. Мать доила коров, а отец чистил коровник, задавал корм скотине, пахал землю, убирал хлеб, работал топором, ставя срубы, был мастером на все руки.
В то утро Тихий стоял с кружкой наготове в хлеву рядом с матерью; она, зажав в коленях подойник, до- даивала корову, выжимая из вымени тонкие струйки, шуршавшие в пене.
Она уж было поднялась, чтобы перейти к другой корове, когда барин крикнул в сумеречную мглу хлева:
— Ульяна!.. Покажись-ка! Сватать тебя пришли!
Мать вздрогнула, побледнела, хорошо зная, что значило на языке барина слово «сватать». Накрыв полотенцем подойник, она промокнула волглые пальцы о передник, положила правую руку на голову сына и вывела его на залитый солнцем двор.
— Ее щенок мне, сударь, ни к чему!— громко сказал незнакомый барин, постукивая хлыстом по высокому голенищу тупорылого, начищенного до блеска сапога.
Он был в полурасстегнутом кафтане, седой парик с буклями кудрявился по обе стороны его белого, рыхлого, как тесто, лица с бритым подбородком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
Между тем жизнь на Ветке шла своим чередом. Чтобы возвыситься и стать центром притяжения всех старообрядцев, для полного чиноположения не хватало епископа — самого высокого чина,— который обладал правом рукоположить и возвести в сан новых священников, в них нуждались многие разбросанные по округе слободы. Только епископ мог сохранить цепь апостольского преемствования, чтобы она больше не прерывалась до конца мира.
Ветковская обитель в поисках источника чистого древнего благочестия куда только не засылала своих
гонцов — ив Антиохию, и в Царьград,— но посланцы, черные от долгих мытарств по чужим землям, возвращались с пустыми руками — вера там, где они побывали, шаталась, и источник был мутен. Вот почему вет- ковцы решили поискать епископа среди беглых архиереев. И однажды им повезло — пришла добрая весть от московских старообрядцев: в синодальной конторе томится под стражей знатный старец, по слухам, епископ. И ветковский игумен Власий, чтобы вызволить того епископа из беды, взяв себе на подмогу скромного, но умелого Тихого, срочно отбыл в Москву. Здесь живо было вызнано, что старец, находившийся в «арестантской бедности», был подлинным епископом. Звали старца Епифанием, посвятил его в епископы прежний ясский митрополит Георгий, и это было для ветковских посланцев главным и непреложным. Епифаний давно уже скитался по тюрьмам Киева, Питербурха, Москвы, сидел в заточении в Соловецком монастыре, потому что имел разные прегрешения — желая помочь своим бедным родичам в Киеве, запускал руку в церковную казну, был пристрастен к выпивке и грешил, если попадалась красивая молодка, готовая разделить с ним плотские утехи. На прошлые грехи Епифания игумен Власий взглянул так: обокрал епископ богоотступников и за то не осуждения, а похвалы достоин, а что касаемо блуда, то в него впадали и высшие иереи, про выпивку ж и говорить нечего — кто это окаянное зелье не пьет на Руси? Отпустив Епифанию зазорные грехи, ветковцы будут неустанно следить, чтобы он не оступался, жил праведной жизнью, как положено ревнителю старой веры. Тихий, выслушав резоны игумена, засомневался, но ведь упустив такой случай, другого можно не дождаться.
Многих людей подкупили, сбили с толку ветковцы, и наконец спустя почти три года после тайного свидания с Епифанием ложные разбойники отбили его у стражи, сопровождавшей старца в очередную ссылку. Однако его не сразу допустили к службе, держали чуть ли не взаперти, проверяя, не был ли он «обливанцем», крещен ли, как истинный христианин, трехкратным погружением в купель.
Но вот наступил день, когда толпы прихожан стеклись к Покровской церкви. Черный поп Иов, самый высокий чин ветковского духовенства, привел Епифания к исправе, и епископа ввели в алтарь. Епифаний, про
кляв всенародно прежние заблуждения и пребывание в ереси, отслужил обедню по старым канонам. Ликованию, казалось, не будет конца, потому что епископ, не жалея сил на частые службы, посвятил в чин двенадцать попов, шесть дьяконов и сварил миро.
Настало время, о котором ветковцы и помыслить не могли: все шло ныне по их хотению и воле, они жили словно в своем малом государстве, где никто не имел права творить над ними зло и насилие. Земля давала обильный хлеб, на лугах паслись стада тучных коров, отары овец, сады плодоносили на славу, дети обучались грамоте. И скоро чернецы, рядясь купцами, стали проникать на Русь, исповедовали и причащали там людей старой веры, читали над родильницами молитвы, над умершими разрешительные, крестили младенцев и разносили им «крохи» причащения.
Один лишь Тихий, несмотря на видимое благополучие, пребывал порой в необъяснимом смятении. Нет, не к добру так много прихлынуло радости после лихолетья мытарств и гонений за веру, не может так продолжаться долго: за светлым погожим днем наползет ненастье, а то и великая кара. Тихий сам не ведал, что томило его, но предчувствие давило и давило на сердце, да иной раз так, что не продохнуть; смутное движение души переходило в явное ожидание чего-то неумолимо страшного, что должно обрушиться на Ветку, как расплата за короткое счастье, отвоеванное ветковцами у жизни...
За свою жизнь Тихий пережил немало невзгод, потерь и потрясений, но не было в его жизни страшнее того дня, когда промотавший состояние барин решил продать мать и отца Трекелина. Мать доила коров, а отец чистил коровник, задавал корм скотине, пахал землю, убирал хлеб, работал топором, ставя срубы, был мастером на все руки.
В то утро Тихий стоял с кружкой наготове в хлеву рядом с матерью; она, зажав в коленях подойник, до- даивала корову, выжимая из вымени тонкие струйки, шуршавшие в пене.
Она уж было поднялась, чтобы перейти к другой корове, когда барин крикнул в сумеречную мглу хлева:
— Ульяна!.. Покажись-ка! Сватать тебя пришли!
Мать вздрогнула, побледнела, хорошо зная, что значило на языке барина слово «сватать». Накрыв полотенцем подойник, она промокнула волглые пальцы о передник, положила правую руку на голову сына и вывела его на залитый солнцем двор.
— Ее щенок мне, сударь, ни к чему!— громко сказал незнакомый барин, постукивая хлыстом по высокому голенищу тупорылого, начищенного до блеска сапога.
Он был в полурасстегнутом кафтане, седой парик с буклями кудрявился по обе стороны его белого, рыхлого, как тесто, лица с бритым подбородком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203