Пока протопоп скитался в неведомых землях, Федосья Прокопьевна редко вспоминала о нем, втайне даже побаивалась ревнителя старой веры, хотя ждала неминуемой встречи с ним с превеликой надеждой, что Аввакум снимет с ее души тяжкий гнет, разом разрешит ее сомнения. То была не блажь праздного ума, а неутоленная жажда истины.
Аввакум постучался в ворота под вечер, когда засветились огни в слюдяных оконцах. Он сильно горбился, опираясь на суковатую палку, и его приняли за бродяжного горемыку монаха, просившегося на ночлег. Но стоило ему назваться, как дворовые повалились ему в ноги и, вскочив, побежали сказать боярыне, какой пожаловал гость. И она, велев звать его в покои, заметалась душевно, не ведая, как принять его, как приветить, найти силы вымолвить слово непослушным языком.
Он вошел в покои как в свой дом, хотя никогда не бывал у нее прежде, с неторопливой размашистостью вознося двуперстие к большому выпуклому, до смуглоты загорелому лбу, перекрестился на иконы в углу, где теплился огонек в синей лампадке, низко поклонился.
— Мир дому сему,— пророкотал басовитый голос.— По здорову ли живешь, боярыня?
— Спаси тя Христос!— с тихой дрожью отвечала Федосья Прокопьевна.— Все ладно, слава Богу!
— Добро...— также тихо вторил Аввакум.— Зван твоими людьми...
— Милости прошу.
Она подошла под благословение, потом подвела сына-отрока, Аввакум благословил и сенных девок, что
столпились у дверей, почитая за счастье видеть этого диковинного человека, мученика, вынесшего то, что простому смертному не под силу,— сначала за слишком ревностное причастие к старым канонам его били прихожане в селе, где он служил, за малое нарушение которых он не миловал никого и даже проклинал с амвона, да бивали так, что он часами лежал бездыханно и беспамятно, но, придя в себя, снова принимался за свое. Позже его колотили воеводы, секли плетьми вдоль и поперек тела, полосуя до кровавого пота, но он не отрекался ни от одного своего слова. А затем он вывел из себя боярина Шереметева, отказавшись благословить его безбородого, бритого сына, и воевода в гневе велел бросить протопопа в Волгу, на самой ее стремнине, с борта своего судна. Он чудом выплыл, еле добрался до берега, неделю отлеживался, перемог боль и обиду и снова обличал в церкви еретиков, готовых предать веру за ложку похлебки, за крохи с боярского стола. Семь лет тиранил его воевода Пашков, таская по снежной Даурии, избивая батогами за любое супротивное слово, но неведомая сила спасала Аввакума, поднимала на ноги — и тонул он, и холодал, и голодал, оставил в безвестных местах могилы двух сыновей, но по-прежнему стоял на своем, не щадя ни себя, ни протопопицу, взявшую на свои женские плечи тяжкий крест совместного изгнания и позора.
Аввакум был ростом пониже Никона, но кряжист, слажен был ладно и прочно, не на одну жизнь — крупная голова в буреломе седых волос, густая борода, по- крестьянски жилистые, с задубелыми ладонями руки. В походке был нетороплив и увалист. Над челом не было и намека на светлый нимб, но светел был сам лик, открытые по-детски глаза, полные участия и неназойливого любопытства. Их взгляд точно излучал сияние, внося в душу покой и умиротворение, переливая в боярыню часть своей избыточной силы.
Они сидели в светелке, тени их на стене то сближались, то расходились и чутко стыли. По правую руку боярыни пристроился отрок Иванушка, сенная девка снимала нагар со свечей.
Подавали угощенье: сбитень, пироги, начиненные капустой, севрюгой, пареную репу — еду запивали брусничной водой или вишневым морсом. У боярыни было чувство, будто она сейчас исповедовалась и должна причаститься, так душевно тек их разговор. Голос
протопопа звучал тихо, он смирял свой норов ради боярыни, боясь отпугнуть ее громким словом.
— Меня взяли от всенощной со стрельцами на патриаршем дворе, на цепь посадили ночью,— шепотом вещал он.— Едва рассвело в день недельный, посадили меня на телегу и растянули руки и везли от патриархова двора до Андроньева монастыря и тут на цепи кинули в темную палатку... Сидел три дня, не ел, не пил, во тьме сидя, кланяясь на цепи, не знаю на восток, не знаю на запад. Никто ко мне не приходил, токмо мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно. Наутро архимандрит с братьею пришли и вывели меня, журят меня, что патриарху не покорился, а я писания его браню и лаю...
Боярыня сидела, не поднимая глаз на человека, ставшего для нее чудом и заполонившего ее воображение своей живой, непоказной святостью.
— А что ж Сибирь, отче мой? Страшна?
— Где есть люди, там страха нету... Хотя бы взять того же воеводу, адова пса... Как-то на Долгом пороге стал он меня из дощеника выбивать; из-за тебя дощеник-де худо идет, еретик-де ты, поди по горам, а с козаками не смей... О горе стало! Горы высоки, дебри непроходимые, утес каменный, яко стена стоит, и поглядеть заломя голову; в горах тех обретаются змеи великие", в них же витают гуси и утицы — перье красное, вороны черные и галки серые, в тех же горах орлы, и кречеты, и курята индейские, и лебеди, и иные дикие... На тех же горах гуляют звери многие: дикие козы, и олени, и зубри, и лоси, и кабаны, и волки, бараны дикие во очую нашу, а взять нельзя...
— Ах, чего токмо глаза твои не видели, отче мой! Аж душа замирает...— дивилась боярыня.
— Зависть твоя зряшная... На те горы выбивал меня Пашков со зверьем и птицами летати, и я ему малое писание написал: «Человече! Убойся Бога, его же трепещут силы небесные, един ты презираешь и неудобство показуешь». Заступился за меня сын воеводин, Еремей звать, так аспид в него три раза стрелял из пищали, и три раза осечка была — Бог, видать, смерть отводил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203