Эти младенческие всхлипы растревожили его сильнее всего — он всегда жалел детей, особенно больных и беспомощных, неспособных выразить свою боль и немочь. Он долго плутал среди изб, осененных сверху лохмотьями елей, пока не остановил свой выбор на избе покрупнее, видать, из добротного, недавно рубленного леса. По словам изветчика в ней обретался старец, глава общины, которого слушались все от мала до велика... Лешуков не испытывал ни страха, ни чувства опасности, словно решился на что-то необходимое, и это сделало его и спокойным и смелым.
Он негромко постучал в дверь. В избе оборвались голоса, померк свет лампады, в окна наползла деготная темь, и через стылую тишину прошаркали к порогу старческие шаги, проскрипел тонкий немощный голос:
— Кто о сю пору тревожит божьих людей?
— Добрые люди, христиане, отец,— не размышляя, поспешно ответил Лешуков.
— А пошто с бердышами явились?— допытывался старец.— Или тому учит Христос — приходить в чужой дом с орудьем?
— Руки мои пусты... При мне нет ничего, святой отец... Могу крест поцеловать, что правду говорю,— движимый непонятным чувством близости к этим притаившимся за стенами людям, твердо сказал Лешуков.— А те, что за тыном меня ждут,— подневольные, им без оружья нельзя идти через леса и топи...
За дверью молчали, видимо, старец размышлял, как поступить, потом, кашлянув, молвил глухо:
— Погодьте тут...
Ходил старец непостижимо долго, словно нарочно томил, а может, держал с кем совет, но вот опять послышались шаркающие его шаги, дверь распахнулась, в глубине избы зажгли свечу, и на ее свету в проеме двери согнутой коряжиной встал сивый от седины старец, с суковатой палкой в руках. За его спиной на полу стояли на коленях мужики и бабы, старики и старухи, а подростки и малые ребята, восково-бледные в этом выморочном смраде, были накрепко привязаны веревками к лавкам, чтобы не выскочили во время гари, у их босых ног пластами лежала сухая солома.
— Кто таков и по какой нужде нас тревожишь?— загораживая вход в избу, сурово спросил старец.
— Стрелецкий капитан Лешуков, сын Сергеев,— сказал Лешуков, стараясь быть почтительным и уважливым.— Государи гневаются, что вы в бегах, от церкви православной отбились, живете без патриаршего благословения...
— Мы живем по своей вере,— с достоинством, без малого раздражения отвечал старец.— А что в бегах, то потому, что бояре с нас по семь шкур драли, а она у нас всего-навсего одна, и та еле тело скрепляет...— Он зорко вгляделся, ткнул в прятавшегося за спиной капитана изветчика.— А этого Иуду зачем привел с собой? Сколько за донос ему плачено? Чать не тридцать сребреников, потому как он дешевле стоит...
— Мне нисколько не плачено!— взвизгнул за спиной мужичонка.— Ни алтына, ни деньги!.. Я вас к вере истинной привести хотел, а вы меня батогами били немилосердно...
— А за что тебя, мерзкого израдника, выгнали вон?— спросил старец.— Кто у нас по лабазам лазил и посты не блюл? Кто баб слабых к блуду совращал? Кто зелье поганое в общину притаскивал, споил юнца тем ядом треклятым?..
— Спасти вас хотел!—сипло выдавил изветчик.
— Молчи, ублюдок и сучий сын!— гаркнул вдруг старец, непонятно откуда у него взялись силы на этот крик.— Нет тебе прощения ни на энтом, ни на том свете!
В распахнутую дверь валил свежий, замешенный на запахах хвои, воздух. Было ясно, что старец не даст войти Лешукову в избу, а стоявшие на коленях безропотно подчинялись ему — повернули спины к двери, вышептывали молитвы, били поклоны, касаясь лбами пола, лишь одни дети таращили от испуга глаза на пришельцев, не ведая, что от них ждать.
Лешукову не было дано времени на обдумывание, опасность окружала его со всех сторон: и стрельцы за тыном, и дотошный изветчик, при котором не вымолвишь лишнего слова, да и сами старообрядцы, готовые бросить ту же горящую свечу в солому... Вот почему, еще не отдавая себе отчета во всем, что свершает, он вытянул из-за спины изветчика и толкнул его на середину избы, так что все молившиеся качнулись в разные стороны.
— Государи за это тебя не пожалуют!— истошно завопил мужичонка.— Истинно говорю!.. Царевна может и на дыбу вздернуть!.. Голову на плаху положишь, как дать по-ло-жишь... За что выдаешь меня еретикам?
— Я тебя никому не выдал головой,— захлопывая за собой дверь, властно проговорил Лешуков.— А ты покайся перед добрыми людьми, зачем ты воровство чинил и всякое непотребство? Пошто ввел в обман своим изветом и государей, и царевну, и патриарха? За что сих старых и малых под казнь подвел?
— Тебя зачем сюда прислали?— вскакивая и тряся лохмотьями, злобно ощерился мужичонка.— Тебе с государевыми стрельцами надобно скиты эти рушить, жечь отступников поганых, а ты заместо этого меня кидаешь под ноги извратителям веры Христовой!.. Ты что — заодно с ними?
— На колени!— что было мочи заорал Лешуков.— На колени, вор и смрадник! Где твоя вера, погань двуликая? Ты служишь своей ненасытной утробе... Кайся и проси прощения у божьих людей!.. Может, по доброте своей и непричастности к злу, они и простят тебя...
Но изба, набитая людьми, немотно смотрела на стоявшего на полу изветчика, молчал и старец, лишь какой-то малец сдавленно, с хрипотцей выкрикнул:
— Не надо!.. Дяденька!.. Не надо!
Лешуков не понял, о чем просил мальчик, может, испугался, что изветчика прикончат, но жалобный всхлип его потонул в гневном ропоте.
— Святой отец! И вы, люди добрые!.. Я вам зла не желаю,— сказал он, ясно сознавая, что идет на безрассудный шаг, но отступать было уже поздно, его душа сделала выбор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203