..
— Ладно, можешь ее еще погладить,— неожиданно для самого себя разрешил он и нахмурился.— Только смотри — не испорть мне собаку! Я ее для охоты готовлю— на белку, может, пойдет или на соболя, как до места доберемся... А тебя как кличут?
— Анфисой,— шмыгая веснушчатым носиком, звонко ответила девочка.— Мама зовет Фисой, и тятя тоже... А дедушка, когда был еще живой, говорил, что Анфиса, по святцам выходит,— Цветущая!
— Это ты Цветущая?— Авим загоготал, меряя девчонку презрительным взглядом.— Ничего себе — Цветущая! От горшка три вершка! Придумала же! Умора! Это понарошке тебя так нарекли?
— Ничего не понарошке! Дедушка никогда не врал! Раз он так сказал, значит, так оно и есть! В святцах вычитал!
Анфиса густо покраснела, так что веснушки растаяли на ее личике, а раковины ушей стали малиновыми. Сузив в щелки глаза, она сжала губы и, переждав глумливый хохоток мальчишки, поинтересовалась:
— А у тебя самого какая кличка?
— У меня не кличка, а имя! И зовут меня Авим! Тихий на Ветке сказал, что по святцам — это Зеленый колос!
— Чего же ты тогда надо мной надсмехаешься?— победительно улыбаясь, спросила Анфиса.— Сам Зеленый, а других дразнишь... Цветущая-то получше!
Последнее слово оставалось за девчонкой, но Авим не мог смириться с тем, что она взяла верх над ним, и, не утерпев, начал хвастаться:
— Зато я заговоры разные знаю!
— Какие еще заговоры?
— Против змеи, против оспы,— зачастил, не передыхая, Авим.— И как кровь останавливать... Как она пойдет, ты и шепчи...
— Что шептать-то?— завороженно, понизив голос до шепота, спросила девочка.
Авим сделал задумчивое лицо и, склоня голову, забубнил не своим голосом:
— Летит ворон, без крыл, без ног... Садится ворон к рабе Анфисе на главу и на плечо... Ворон сидит, посиживает, рану потачивает... Ты, ворон, рану не клюй, ты, руда, из раны не беги... Идет старец, всем ставец, несет печать. Ты, старец, остановись, ты, ворон, не каркай, ты, руда, не капни... Крови, не хаживать, телу не баливать... Пух земля, одна семья. Будь по-моему!..
Девочка смотрела на Авима затая дыхание, с нескрываемым восхищением и удивлением.
— Ой как страшно, мамочки! Ты как колдун или леший?
Авим не хотел быть ни колдуном, ни лешим, но слова девочки он принял как похвалу, зная, что теперь-то она будет слушаться его и исполнять все, что он ни прикажет.
В тот же вечер Анфиса прибежала за ним и, схватив за руку, ничего не объясняя, потащила к середине обоза, там стояла выведенная из оглобель лошадь каурой масти с неснятой сбруей.
— Погляди на нашего каурого! Вон какая рана! Может, полечишь, раз травы собираешь?
Мужики, что толпились около лошади, молча расступились перед Авимом, и он стал внимательно осматривать ранку на сбитой холке, края ее покрылись запекшейся кровью, а в середине шевелился маленький белый червячок.
— Надо чемерицу настоять и часто мыть больное место,— сказал Авим и, подумав, добавил:— Выведется червь! Не вынесет он того духа... Можно еще табачный лист замочить в квасе и прикладывать к ране, но вы тем зельем не дымите, откуда лист взять...
— А откуда ты этой премудрости набрался?— спросил отец Анфисы, широколицый, с окладистой, воронова крыла, бородой.
— Меня Тихий на Ветке травы научил разбирать.. И грамоту я тоже от него взял.
— Ну ежели от Тихого, то это к добру, парниша!— басовито прогудел мужик и оглянулся на таких же бородачей, и те согласно кивнули.— Попытаемся делать по-твоему... Да где столько этой самой чемерицы счас взять?
— Я насушил впрок, поделюсь с вами,— поражаясь, что набрался смелости вразумлять в чем-то взрослых, сказал Авим.
Подошли и бабы, подивились на мальчонку, и одна, голосистая, чуть не пустила слезу:
— Не жилец он на свете! Не жилец!.. В таку малу головушку большого ума насобирал! Не выдержит головушка!
— Не каркай!— оборвали ее.— Радоваться надо, что парнишка смышленый сыскался на подмогу... Не
колдун, не знахарь, для нас, людей, рожден, у Тихого свою науку прошел!
Бабы притихли, глядя на Авима как на чудо, а он, подбодренный мужиками, долго рассказывал о разных травах — лютик унимает жар, сосенка облегчает запоры и каменную болезнь, жабрей дает силу и прогоняет усталость, молочаем можно морить мух, царь-травой выгнать мошку из горла, если она туда залетит, ею же лечат от утробных болей, водянки, паралича и всякой нечисти.
Анфиса, торчавшая на виду у всех, то и дело рукой отбрасывала со лба светлые пряди, в больших темных глазах ее, распахнутых шире обычного, стыли восторг и изумление.
С этого дня ветковцы наведывались в голову обоза к отцу Авима, который держался несколько от всех наособицу, просили отпустить мальчонку, чтобы тот полечил заболевшую животину. Отец молча отпускал Авима, косился на него без прежней угрюмости и, видно, почитал за грех отвешивать ему затрещины, раз в нем нуждались неглупые мужики.
Подступали холода, идти становилось все тяжелее, хотя и втянулись в дорожную лямку, пообвыкли в пути ко всему. По ночам землю и пожухлые травы обметывал иней, проступая на каждой травинке и листе, как соль, но с первыми лучами солнца таял. Скоро затвердела грязь, колеса телег чугунно гудели, поклажа тряслась крупной дрожью, того и гляди вытряхнется вся наружу; уже наволакивались дымные, с сизоватым подбоем тучи, сыпали колючей крупой, больно секли щеки, а когда ветер, придавливая обложной сыростью, моросив мелким въедливым дождиком, все брели за телегами, натянув на головы мешки, кутая детей в тряпье. За дождями подули северные ветры, сдирая с дерев последние листья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203