ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Нет, не раскаяние мучило его, а, скорее, мысль о зыбкости своей правоты, скребущая, как мышь в ночи, надоедно и неотступно. Ведь все тогда было сказано, обнажено до исповедальной наготы, и все-таки нечистый толкнул его на злосчастную встречу с сыном, когда тому уже вынесли смертный приговор.
До сих пор он явственно видел подробности встречи с сыном, помнил каждое сказанное слово. В низкой сводчатой комнате, похожей на келью, Алексей сидел на железной кровати, затянутой серым солдатским сукном, сгорбясь, опустив в ладони лицо, точно плакал. Заслышав шаги, он судорожно дернулся, откинулся к стене. Лицо его столь изменилось, что можно было подумать, что перед ним не сын, а чужой человек, случайный бродяга. Щеки ввалились, обострились скулы, пряди длинных волос казались мокрыми. На правой щеке багровел след запекшейся крови, а левая была крыта мертвой костяной белизной и как бы уже не живая.
— Ты?— хрипло выдавил Алексей, разжимая кровянистую корку распухших губ.— Разве уже пора?
Он попытался встать, но сил не хватило, и он снова привалился к серой стене, не сводя с отца глаз, скованных каким-то потусторонним спокойствием.
Петр постоял окаменело, не ведая, что сказать, жалея, что покорился своему бездумному порыву,— любые слова были уже пусты и никчемны, как шелуха.
— Хочу проститься с тобой,— наконец нашелся он и тут же подумал, что сказал не то, ведь сыну предстоит не дальняя дорога в неизвестные края, а казнь.
Алексей молчал, глаза его тускло стекленели, дыхание с шипением прорывалось из полураскрытых, обметанных язвами губ. /
— Может, ты напоследок все же исповедуешься передо мной начистоту?— обретая потерянную уверенность, спросил Петр, чувствуя себя в эту минуту не отцом, а государем и патриархом.
— Не достоин ты быть духовником,— с неожиданной силой резко ответил Алексей.— Ты ранее подослал ко мне духовного пастыря, чтобы потом выведать все у него, как у шпиона. Никто на Руси не решался на глумление, ты презрел тайну исповеди... В гордыне вознес себя выше Бога!.. Да и как назвать изменой слова, что я сболтнул в хмельном беспамятстве подлой девке Ефросинье, будто желаю твоей смерти...
— Бог мне судья, а не ты!— вспылил Петр, но тут же охладил себя.
В лице сына появилась живость, словно в душе его проросла надежда, что приход отца не случаен, что он
явился объявить о прощении и помиловании, однако изменить самому себе он уже не мог.
— Твои грехи и мои — несоизмеримы... Даже смерть не поравняет нас!
— Твою правоту и мою нельзя мерить одним аршином,— сгибаясь, чтобы лучше видеть лицо Алексея, сказал Петр.— У меня гири на ногах, все годы я искал, чем начну каждый день, что прикажу людям, а ты никаких забот не ведал, кроме тех, что я своей волей навязывал тебе.
— Ты истину топором пополам рубил!— вытирая ладонью вспотевший лоб, перебил Алексей.— И служил той половине, с личиной зла... Дитем я любил тебя безмерно, а потом перестал почитать тебя и как отца и как государя...
— Когда же ты отошел от меня?
Петр не мог прервать этот разговор и уйти, какая-то сила удерживала его в сумрачной комнате, и ему даже не нужно было взнуздывать свою нетерпимость. Он был в те минуты не в своей власти, а во власти приговоренного к смерти сына, непредвидимо изменившегося после объявления приговора.
— В тот день, когда ты отнял у меня мать и заточил ее без всякой вины в монастырь.— Алексей тыльной стороной ладони отвел прядь волос, застилавшую глаза.— Твои подзатыльники за нерадивость и лень, то не в счет, на то обиды не было... Но ты душу мою вытаптывал своими сапогами как хотел... В тринадцать лет ты определил меня солдатом бомбардирской роты, учил убивать, но я к тому не способен... Сама мысль, что придется лишить кого-то жизни, мне непереносима и ужасна... А ты муштровал меня без жалости и лишь после Нарвы, когда мне минуло четырнадцать, понял, что это бесполезно... И тогда написал мне письмо, хотел поставить на колени... Помнишь ли ты, чем пугал меня?
— Нет!— Петр мотнул головой.— Эка невидаль! Я головы рубил, а ты вздумал обижаться на слова...
— А я те угрозы по сю пору не забыл,— с отчаянием продолжал Алексей.— Вот твои слова: «Если советы мои разнесет ветер и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: буду молить Бога, чтобы он наказал тебя и в этой и в будущей жизни...» Зачем ты обрушил на меня отцовское проклятие?.. Я же был мальчиком... Неглупым, это ты сам признавал. Мой наставник Гюйссен отзывался обо мне
лестно... Я был прилежен, пять раз прочитал Библию по-славянски, один раз по-немецки, изъяснялся по- французски, прочел всех греческих отцов церкви, все духовные и светские книги, что были в нашем дворце...
Разумом бог тебя не обидел,— согласился Петр и, придвинув рывком стул, стоявший в сторонке, неловко и грузно опустился на него, желая быть глазами на уровне с глазами сына.— И телом ты был не хил... Но почему ты бежал от дел моих? Поворачивался к ним спиной? А ежели я был строг, то хотел воспитать тебя достойным своим наследником... Державой должен управлять не монах, не книжник, наглотавшийся чужой премудрости, а государь, умеющий повелевать подданными, вести их в бой.
— Не пристало тебе изрекать ложь,— на пересохших губах Алексея появилась усмешка.— Ты ведь ждал другого наследника. Ты готовил престол не для меня... Меня ты вычеркнул, когда я был еще отроком... Вспомни, что ты написал сенаторам, когда, окруженный с армией в Прутском походе, не чаял выбраться из той смертной петли... Ты повелел, чтобы в случае твоей гибели сенаторы избрали на царство достойнейшего из своего круга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
До сих пор он явственно видел подробности встречи с сыном, помнил каждое сказанное слово. В низкой сводчатой комнате, похожей на келью, Алексей сидел на железной кровати, затянутой серым солдатским сукном, сгорбясь, опустив в ладони лицо, точно плакал. Заслышав шаги, он судорожно дернулся, откинулся к стене. Лицо его столь изменилось, что можно было подумать, что перед ним не сын, а чужой человек, случайный бродяга. Щеки ввалились, обострились скулы, пряди длинных волос казались мокрыми. На правой щеке багровел след запекшейся крови, а левая была крыта мертвой костяной белизной и как бы уже не живая.
— Ты?— хрипло выдавил Алексей, разжимая кровянистую корку распухших губ.— Разве уже пора?
Он попытался встать, но сил не хватило, и он снова привалился к серой стене, не сводя с отца глаз, скованных каким-то потусторонним спокойствием.
Петр постоял окаменело, не ведая, что сказать, жалея, что покорился своему бездумному порыву,— любые слова были уже пусты и никчемны, как шелуха.
— Хочу проститься с тобой,— наконец нашелся он и тут же подумал, что сказал не то, ведь сыну предстоит не дальняя дорога в неизвестные края, а казнь.
Алексей молчал, глаза его тускло стекленели, дыхание с шипением прорывалось из полураскрытых, обметанных язвами губ. /
— Может, ты напоследок все же исповедуешься передо мной начистоту?— обретая потерянную уверенность, спросил Петр, чувствуя себя в эту минуту не отцом, а государем и патриархом.
— Не достоин ты быть духовником,— с неожиданной силой резко ответил Алексей.— Ты ранее подослал ко мне духовного пастыря, чтобы потом выведать все у него, как у шпиона. Никто на Руси не решался на глумление, ты презрел тайну исповеди... В гордыне вознес себя выше Бога!.. Да и как назвать изменой слова, что я сболтнул в хмельном беспамятстве подлой девке Ефросинье, будто желаю твоей смерти...
— Бог мне судья, а не ты!— вспылил Петр, но тут же охладил себя.
В лице сына появилась живость, словно в душе его проросла надежда, что приход отца не случаен, что он
явился объявить о прощении и помиловании, однако изменить самому себе он уже не мог.
— Твои грехи и мои — несоизмеримы... Даже смерть не поравняет нас!
— Твою правоту и мою нельзя мерить одним аршином,— сгибаясь, чтобы лучше видеть лицо Алексея, сказал Петр.— У меня гири на ногах, все годы я искал, чем начну каждый день, что прикажу людям, а ты никаких забот не ведал, кроме тех, что я своей волей навязывал тебе.
— Ты истину топором пополам рубил!— вытирая ладонью вспотевший лоб, перебил Алексей.— И служил той половине, с личиной зла... Дитем я любил тебя безмерно, а потом перестал почитать тебя и как отца и как государя...
— Когда же ты отошел от меня?
Петр не мог прервать этот разговор и уйти, какая-то сила удерживала его в сумрачной комнате, и ему даже не нужно было взнуздывать свою нетерпимость. Он был в те минуты не в своей власти, а во власти приговоренного к смерти сына, непредвидимо изменившегося после объявления приговора.
— В тот день, когда ты отнял у меня мать и заточил ее без всякой вины в монастырь.— Алексей тыльной стороной ладони отвел прядь волос, застилавшую глаза.— Твои подзатыльники за нерадивость и лень, то не в счет, на то обиды не было... Но ты душу мою вытаптывал своими сапогами как хотел... В тринадцать лет ты определил меня солдатом бомбардирской роты, учил убивать, но я к тому не способен... Сама мысль, что придется лишить кого-то жизни, мне непереносима и ужасна... А ты муштровал меня без жалости и лишь после Нарвы, когда мне минуло четырнадцать, понял, что это бесполезно... И тогда написал мне письмо, хотел поставить на колени... Помнишь ли ты, чем пугал меня?
— Нет!— Петр мотнул головой.— Эка невидаль! Я головы рубил, а ты вздумал обижаться на слова...
— А я те угрозы по сю пору не забыл,— с отчаянием продолжал Алексей.— Вот твои слова: «Если советы мои разнесет ветер и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: буду молить Бога, чтобы он наказал тебя и в этой и в будущей жизни...» Зачем ты обрушил на меня отцовское проклятие?.. Я же был мальчиком... Неглупым, это ты сам признавал. Мой наставник Гюйссен отзывался обо мне
лестно... Я был прилежен, пять раз прочитал Библию по-славянски, один раз по-немецки, изъяснялся по- французски, прочел всех греческих отцов церкви, все духовные и светские книги, что были в нашем дворце...
Разумом бог тебя не обидел,— согласился Петр и, придвинув рывком стул, стоявший в сторонке, неловко и грузно опустился на него, желая быть глазами на уровне с глазами сына.— И телом ты был не хил... Но почему ты бежал от дел моих? Поворачивался к ним спиной? А ежели я был строг, то хотел воспитать тебя достойным своим наследником... Державой должен управлять не монах, не книжник, наглотавшийся чужой премудрости, а государь, умеющий повелевать подданными, вести их в бой.
— Не пристало тебе изрекать ложь,— на пересохших губах Алексея появилась усмешка.— Ты ведь ждал другого наследника. Ты готовил престол не для меня... Меня ты вычеркнул, когда я был еще отроком... Вспомни, что ты написал сенаторам, когда, окруженный с армией в Прутском походе, не чаял выбраться из той смертной петли... Ты повелел, чтобы в случае твоей гибели сенаторы избрали на царство достойнейшего из своего круга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203