ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Когда поднос совали мне, я отмахивался, кричал: нет, не хочу!— и вся изба сотрясалась от смеха. У меня рябило в глазах от ярких цветастых сарафанов, и текучих лент, и сверкания бус, стекляруса и бисерного инея на кичках. Я глох от песен, гомона, звона посуды, топота сапог и ботинок по некрашеному полу, оранжевому от песка, скрипевшего под ногами, как снег. Свадебная эта карусель осталась в моей памяти на всю жизнь, и теперь я благодарен дяде, что он таскал меня на эти веселые и хмельные сборища вопреки причитаниям бабушки Ульяны, оберегавшей меня от дурных привычек и бесстыдного озорства частушек и, наконец, просто от дурного сглаза.
Дед тоже шатался по свадьбам, и там, где он появлялся, веселье взрывалось еще пуще, и заманить старика Абакуху считалось большой удачей, не говоря уже о том, что многие свадьбы игрались по его почину, потому что он подыскивал с большим умением невесту для жениха.
Когда схлынула свадебная кутерьма, дед сходил в баню, вышиб веником винный дух, затем, привычно обмотав голову полотенцем, подсел к самовару и пил без счету одну чашку чая за другой, исходя крупным зернистым потом. Затем ложился на кровать, лежал тихий и задумчивый, слушал мои рассказы о нашей жизни в Никольском, о судьбе уполномоченного, о том, как снимали колокол с церкви.
— И что ему дался тот колокол? Кому он помешал?— отозвалась хлопотавшая у печи бабушка.— Такой грех взял на душу... Да рази Бог простит такой срам и надругательство над верой?
— Да Богу, поди, уже не до нас,— устало отозвался дед.— Он и сам с пути сбился, глядючи, чего мы тут на земле творим...
— Не богохульничай!— обиженно оборвала бабушка.— Думай хоть, что твой язык выговаривает и не ломается от стыда...
— Я, мать, про то, что и у Бога, видно, нету силы на людей, которые колокола сбрасывают,— примирительно ответил дед, точно боясь неосторожным словом опять рассердить бабушку.— Он же хотел доказать, что сильней Бога и ничего ему за тот разбой не будет. Где же его кара? Почему же он молчит? Или отвернулся от нас, беспутных и греховодных, до того мы ему обрыдли со своим паскудством? Живем уже как звери, рвем друг друга безо всякой надобы.
— Бог все видит,— не отступала бабушка.— Когда- то и его терпению придет конец...
— Наши грехи давно сосчитаны, это верно,— согласился дед и в глубокой задумчивости почесал ногтем седую бровь.— Однако люди стали меньше бояться Бога, чем власти... А власть, похоже, закусила удила и летит, не разбирая дороги, не глядя, кто попадается под копыта... Ведь ежели люди привыкли к Богу, то одни иконы не враз заменишь другими! Да рази человек станет под страхом робить, без всякой веры, и жить, куда кривая вывезет? Как изверится во всем человек, так и земле конец... Сама по себе земля рожать не станет, нужно ласку иметь к ней, кормилице, а не бросать ее на разор и запустение!
Бабушка гремела ухватом у шестка, переставляя чугуны, а дед, теребя сивую бородку, гладил меня другой рукой по голове, тихо выговаривая то, что просило душевного выхода:
— И такая заварилась каша, мнучек, что никто не знает, когда и кто будет ее расхлебывать...
— А как, дедуль, ты думаешь про уполномоченного?— вдруг решился спросить я о том, что меня томило.— Он же не для себя старался, к хорошей жизни людей манил... Он же много книг прочитал, и там сказано, как людям надо жить...
— Таких книг, мнучек, нету, вранье все,— ответил, как отрубил, дед.— Про Библию, небось, ты слыхал? Уж на что умная книга, и про все, говорят, там сказано, а рази люди стали жить по Божеской подсказке и_ ученью? А твой уполномоченный сам виноват... Он поначалу словом пробивался к мужикам, уговором их брал, а потом пушку из кармана вытащил, стал стращать и колокола сбрасывать!.. Да рази такой человек понимает что про нашу жизню?.. Верстовой столб при дороге можно вкопать, чтоб прохожим с пути не сбиться, но столб же людей ничему научить не сможет... В нем души нету, а одна сухота, и та до поры, пока он не подгниет и не свалится... Нет, чтоб старую тьму новым светом заменить, верстовой столб не поможет...
— А как же тогда, дедуль? Кто научит, что хорошо, что плохо?
— Да умней книги, чем сама жизня, сроду не будет... Вот и равняй людей по жизни, слушай, об чем все думают, и гадай, что к чему... Только никто никого слушать не хочет, все кричат, что они самые правые, а получается так: вали кулем — апосля разберем...
Дед говорил путано, словно загадывал загадки, предлагая их мне разгадать, и при чем тут были «верстовой столб», которому он уподобил уполномоченного, и Библия, и какие-то «кули», куда все ссыпали неизвестно что, мне было не понять.
Я вернулся в Никольское после масленой и недели две не решался собрать пионеров на линейку. Что-то будто ушло из моей души, она притупилась, не отзывалась трепетно на то, что раньше вызывало и огорчения и радости...
К весне отчим решил снова сорваться с обжитого места и уехать на Дальний Восток, да и маме родная земля показалась неуютной и тревожной, ее тянуло к сестре Ирише, жившей с семьей в Николаевске на Амуре.
Наступил горький час расставания с Хонхолоем. Бабушка шумно сморкалась в передник, из глаз ее катились слезы, она держала меня за руку, точно надеясь продлить этим час расставанья, дед тоже запечалился, поскучнел, неприметно смахивал слезы со щеки, и его одинокий глаз как бы застыл, заморозился, глядел сурово, как бы осуждая кого-то...
— Чует сердце, не увижу тебя больше, мнучек мой!— обнимая меня жаркими руками, причитала бабушка.— Дитятко золотое!.. И куда же ты улетаешь, на каку дальнюю сторонушку? Забудешь про нас с дедом, как сон отлетим мы от твоей головушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
Дед тоже шатался по свадьбам, и там, где он появлялся, веселье взрывалось еще пуще, и заманить старика Абакуху считалось большой удачей, не говоря уже о том, что многие свадьбы игрались по его почину, потому что он подыскивал с большим умением невесту для жениха.
Когда схлынула свадебная кутерьма, дед сходил в баню, вышиб веником винный дух, затем, привычно обмотав голову полотенцем, подсел к самовару и пил без счету одну чашку чая за другой, исходя крупным зернистым потом. Затем ложился на кровать, лежал тихий и задумчивый, слушал мои рассказы о нашей жизни в Никольском, о судьбе уполномоченного, о том, как снимали колокол с церкви.
— И что ему дался тот колокол? Кому он помешал?— отозвалась хлопотавшая у печи бабушка.— Такой грех взял на душу... Да рази Бог простит такой срам и надругательство над верой?
— Да Богу, поди, уже не до нас,— устало отозвался дед.— Он и сам с пути сбился, глядючи, чего мы тут на земле творим...
— Не богохульничай!— обиженно оборвала бабушка.— Думай хоть, что твой язык выговаривает и не ломается от стыда...
— Я, мать, про то, что и у Бога, видно, нету силы на людей, которые колокола сбрасывают,— примирительно ответил дед, точно боясь неосторожным словом опять рассердить бабушку.— Он же хотел доказать, что сильней Бога и ничего ему за тот разбой не будет. Где же его кара? Почему же он молчит? Или отвернулся от нас, беспутных и греховодных, до того мы ему обрыдли со своим паскудством? Живем уже как звери, рвем друг друга безо всякой надобы.
— Бог все видит,— не отступала бабушка.— Когда- то и его терпению придет конец...
— Наши грехи давно сосчитаны, это верно,— согласился дед и в глубокой задумчивости почесал ногтем седую бровь.— Однако люди стали меньше бояться Бога, чем власти... А власть, похоже, закусила удила и летит, не разбирая дороги, не глядя, кто попадается под копыта... Ведь ежели люди привыкли к Богу, то одни иконы не враз заменишь другими! Да рази человек станет под страхом робить, без всякой веры, и жить, куда кривая вывезет? Как изверится во всем человек, так и земле конец... Сама по себе земля рожать не станет, нужно ласку иметь к ней, кормилице, а не бросать ее на разор и запустение!
Бабушка гремела ухватом у шестка, переставляя чугуны, а дед, теребя сивую бородку, гладил меня другой рукой по голове, тихо выговаривая то, что просило душевного выхода:
— И такая заварилась каша, мнучек, что никто не знает, когда и кто будет ее расхлебывать...
— А как, дедуль, ты думаешь про уполномоченного?— вдруг решился спросить я о том, что меня томило.— Он же не для себя старался, к хорошей жизни людей манил... Он же много книг прочитал, и там сказано, как людям надо жить...
— Таких книг, мнучек, нету, вранье все,— ответил, как отрубил, дед.— Про Библию, небось, ты слыхал? Уж на что умная книга, и про все, говорят, там сказано, а рази люди стали жить по Божеской подсказке и_ ученью? А твой уполномоченный сам виноват... Он поначалу словом пробивался к мужикам, уговором их брал, а потом пушку из кармана вытащил, стал стращать и колокола сбрасывать!.. Да рази такой человек понимает что про нашу жизню?.. Верстовой столб при дороге можно вкопать, чтоб прохожим с пути не сбиться, но столб же людей ничему научить не сможет... В нем души нету, а одна сухота, и та до поры, пока он не подгниет и не свалится... Нет, чтоб старую тьму новым светом заменить, верстовой столб не поможет...
— А как же тогда, дедуль? Кто научит, что хорошо, что плохо?
— Да умней книги, чем сама жизня, сроду не будет... Вот и равняй людей по жизни, слушай, об чем все думают, и гадай, что к чему... Только никто никого слушать не хочет, все кричат, что они самые правые, а получается так: вали кулем — апосля разберем...
Дед говорил путано, словно загадывал загадки, предлагая их мне разгадать, и при чем тут были «верстовой столб», которому он уподобил уполномоченного, и Библия, и какие-то «кули», куда все ссыпали неизвестно что, мне было не понять.
Я вернулся в Никольское после масленой и недели две не решался собрать пионеров на линейку. Что-то будто ушло из моей души, она притупилась, не отзывалась трепетно на то, что раньше вызывало и огорчения и радости...
К весне отчим решил снова сорваться с обжитого места и уехать на Дальний Восток, да и маме родная земля показалась неуютной и тревожной, ее тянуло к сестре Ирише, жившей с семьей в Николаевске на Амуре.
Наступил горький час расставания с Хонхолоем. Бабушка шумно сморкалась в передник, из глаз ее катились слезы, она держала меня за руку, точно надеясь продлить этим час расставанья, дед тоже запечалился, поскучнел, неприметно смахивал слезы со щеки, и его одинокий глаз как бы застыл, заморозился, глядел сурово, как бы осуждая кого-то...
— Чует сердце, не увижу тебя больше, мнучек мой!— обнимая меня жаркими руками, причитала бабушка.— Дитятко золотое!.. И куда же ты улетаешь, на каку дальнюю сторонушку? Забудешь про нас с дедом, как сон отлетим мы от твоей головушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203