ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Но почему же они молчат? Почему она не смеется? Может быть, ее там уже нет?.. Я оторвал от наличника окоченевшие руки и, плача, побежал на кухню, чувствуя себя снова преданным матерью. Я бросился в постель, зарылся головой в подушку, глотая слезы, растравляя душу горчайшей обидой... Я не помнил, как заснул, не слышал, как вернулась и легла рядом мать. Утром, когда я открыл глаза, она уже суетилась у плиты, на которой что-то шипело и потрескивало.
— Вставай, лежебока!—весело сказала она, и порозовевшее от жара плиты лицо ее заиграло улыбкой, она светилась в ее глазах, звучала в голосе.— А ну-ка, живо собирайся, не то на праздник опоздаем!
— На какой праздник?— Я отвернулся, не желая встречаться с ее взглядом.
— А ты забыл? Вчера же нас приглашали на медвежий праздник!..
Я давно мечтал побывать на таком празднике, но сейчас не обрадовался этой вести и упрямо мотнул головой.
— Никуда я не поеду! Езжайте сами!..
— Да ты что? Не с той ноги встал?— удивилась мать.— Можешь оставаться, я уговаривать не стану...
«Значит, ей ничего не стоит оставить меня и поехать на этот праздник с учителем?»—подумал я, желая не
только огорчить мать своим отказом, но и наказать ее за вчерашний уход.
Но все кончилось тем, что на кухню вбежал, широко распахнув дверь, сам учитель, бодро поздоровался, поинтересовался, «почему я повесил нос на квинту?», и, потирая руки, улыбчивый, розовощекий с мороза, весело объявил:
— Уже запрягают лошадь!.. Елена Леонтьевна, давайте живенько завтракать и покатим!..
Он вел себя так, словно ночью не гонялся, как очумелый, за матерью. Я почему-то ждал, что мать будет смущена появлением учителя, но ничуть не бывало — она радостно переглядывалась с ним, они торопливо ели, и мне ничего не оставалось, как поспешить за ними...
Мы уселись в широкие розвальни, учитель правил сам, розвальни заносило на раскатах, лошадь бежала дробной рысью. Метель, гулявшая всю ночь, стихла, над Амуром и его снежным простором висело в морозном дыму солнце, и, радуясь предстоящему зрелищу, я незаметно забыл о ночном уходе матери и о своей обиде...
Мы въехали в соседнее стойбище, когда медведя уже вели мимо юрт, натянув с двух сторон цепи и сыромятные ремни. В свое время его взяли в берлоге медвежонком, откармливали в особом загоне, срубленном из мелкого накатника, бросая ободранные тушки белок, сушеную рыбу-юколу. Перед тем, как вести его на праздник, накинули на него ошейник и цепь, вылили в долбленую колоду ведро самогона, и медведь жадно вылакал его. Сейчас он шагал чуть хмельной, переваливаясь с лапы на лапу, а вокруг бурлила, улюлюкала, свистела разодетая толпа, крутились вездесущие ребятишки. Порой кто-то выскакивал из толпы и тыкал медведя палкой в бок, он огрызался и, если успевал схватить палку, тут же с яростью расщеплял ее зубами. Он не был ручным, этот зверь, выросший в неволе, он оборонялся от обидчиков, кидался, стараясь предупредить удары, но рывок туго натянутой цепи отбрасывал его назад. И тогда он скалил малиновую, уже в кровавой пене, пасть, ревел от бессилия и злобы, роняя брусничные яркие гроздья крови на белый снег, ковылял дальше. Шатался медведь, отшатывалась толпа, катился над стойбищем смех и гогот, кто-то, опьянев, тянул песню, усевшись на снегу возле юрты, уже не видя
ни людей, ни зверя. Я носился вместе с ребятишками, забыв о матери и учителе, приближаясь иногда рискованно близко к зверю, шарахался в сторону, мне было и страшно, и жутко весело, словно я испытывал себя на храбрость.
Медведя привели на окраину стойбища, где на утоптанном снегу были врыты два столбика, привязали накрепко за эти столбики, и зверь, точно почуяв приближение смертного часа, начал метаться и утробно реветь, как будто плакал. Толпа окружила площадку, шумно дышала, галдела, следя за каждым рывком зверя, ему бросали куски сырого мяса, но медведь, понюхав, не ел, словно понимал, что это ему уже ни к чему... Все притихли, когда показался высокий молодой нивх в красивом халате, расшитых торбазах, в яркой, лисьего меха шапке, с длинным луком в руках. Только меткому и очень сильному охотнику предоставляли почетное право — убить из лука зверя. Лук показался мне огромным, вровень с плечом нивха. Подходили другие охотники, пробовали оттянуть тетиву, но оттягивали лишь на длину пальца, а избранный стрелок, выставив вперед изогнутый лук, мог отбросить тетиву до полного разворота плеч. Стрела была тонкой, из гибкой жимолости, с металлическим наконечником, нивх долго копался в колчане, который держал для него другой охотник, отыскивая такую стрелу, которая показалась ему наиболее прочной. Потом он вложил тетиву в зарубку стрелы и начал медленно покачиваться на кривых ногах, словно собирался не стрелять, а исполнить какой-то танец. Толла отхлынула в сторону, чтобы освободить охотнику даль, если он промахнется. Я не видел, как взвилась стрела, так стремителен был ее полет, и заметил ее, когда она уже торчала в боку медведя, а зверь пытался ухватить ее зубами, вырвать из густой темно-рыжей шерсти. Наконец, сомкнув челюсти на конце стрелы, он сломал ее пополам, зарычал от боли, и снег под ним окрасился кровью. Вторая- стрела была смертельной — зверь качнулся, стал оседать на задние лапы, замычал, как теленок, жалобно и кротко, и повалился на бок. Теперь он походил на косматый, вывернутый шерстью наружу тулуп, брошенный на снег... Толпа сгрудилась так плотно вокруг поверженного зверя, что когда я пробрался в середину, медведя уже свежевали, подвесив за лапы к небольшой перекладине между двумя соснами. Рядом разжигали костры, над ними закачались черные, покрытые копотью котлы, в них забулькала кипящая вода, и туда полетели куски медвежатины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
— Вставай, лежебока!—весело сказала она, и порозовевшее от жара плиты лицо ее заиграло улыбкой, она светилась в ее глазах, звучала в голосе.— А ну-ка, живо собирайся, не то на праздник опоздаем!
— На какой праздник?— Я отвернулся, не желая встречаться с ее взглядом.
— А ты забыл? Вчера же нас приглашали на медвежий праздник!..
Я давно мечтал побывать на таком празднике, но сейчас не обрадовался этой вести и упрямо мотнул головой.
— Никуда я не поеду! Езжайте сами!..
— Да ты что? Не с той ноги встал?— удивилась мать.— Можешь оставаться, я уговаривать не стану...
«Значит, ей ничего не стоит оставить меня и поехать на этот праздник с учителем?»—подумал я, желая не
только огорчить мать своим отказом, но и наказать ее за вчерашний уход.
Но все кончилось тем, что на кухню вбежал, широко распахнув дверь, сам учитель, бодро поздоровался, поинтересовался, «почему я повесил нос на квинту?», и, потирая руки, улыбчивый, розовощекий с мороза, весело объявил:
— Уже запрягают лошадь!.. Елена Леонтьевна, давайте живенько завтракать и покатим!..
Он вел себя так, словно ночью не гонялся, как очумелый, за матерью. Я почему-то ждал, что мать будет смущена появлением учителя, но ничуть не бывало — она радостно переглядывалась с ним, они торопливо ели, и мне ничего не оставалось, как поспешить за ними...
Мы уселись в широкие розвальни, учитель правил сам, розвальни заносило на раскатах, лошадь бежала дробной рысью. Метель, гулявшая всю ночь, стихла, над Амуром и его снежным простором висело в морозном дыму солнце, и, радуясь предстоящему зрелищу, я незаметно забыл о ночном уходе матери и о своей обиде...
Мы въехали в соседнее стойбище, когда медведя уже вели мимо юрт, натянув с двух сторон цепи и сыромятные ремни. В свое время его взяли в берлоге медвежонком, откармливали в особом загоне, срубленном из мелкого накатника, бросая ободранные тушки белок, сушеную рыбу-юколу. Перед тем, как вести его на праздник, накинули на него ошейник и цепь, вылили в долбленую колоду ведро самогона, и медведь жадно вылакал его. Сейчас он шагал чуть хмельной, переваливаясь с лапы на лапу, а вокруг бурлила, улюлюкала, свистела разодетая толпа, крутились вездесущие ребятишки. Порой кто-то выскакивал из толпы и тыкал медведя палкой в бок, он огрызался и, если успевал схватить палку, тут же с яростью расщеплял ее зубами. Он не был ручным, этот зверь, выросший в неволе, он оборонялся от обидчиков, кидался, стараясь предупредить удары, но рывок туго натянутой цепи отбрасывал его назад. И тогда он скалил малиновую, уже в кровавой пене, пасть, ревел от бессилия и злобы, роняя брусничные яркие гроздья крови на белый снег, ковылял дальше. Шатался медведь, отшатывалась толпа, катился над стойбищем смех и гогот, кто-то, опьянев, тянул песню, усевшись на снегу возле юрты, уже не видя
ни людей, ни зверя. Я носился вместе с ребятишками, забыв о матери и учителе, приближаясь иногда рискованно близко к зверю, шарахался в сторону, мне было и страшно, и жутко весело, словно я испытывал себя на храбрость.
Медведя привели на окраину стойбища, где на утоптанном снегу были врыты два столбика, привязали накрепко за эти столбики, и зверь, точно почуяв приближение смертного часа, начал метаться и утробно реветь, как будто плакал. Толпа окружила площадку, шумно дышала, галдела, следя за каждым рывком зверя, ему бросали куски сырого мяса, но медведь, понюхав, не ел, словно понимал, что это ему уже ни к чему... Все притихли, когда показался высокий молодой нивх в красивом халате, расшитых торбазах, в яркой, лисьего меха шапке, с длинным луком в руках. Только меткому и очень сильному охотнику предоставляли почетное право — убить из лука зверя. Лук показался мне огромным, вровень с плечом нивха. Подходили другие охотники, пробовали оттянуть тетиву, но оттягивали лишь на длину пальца, а избранный стрелок, выставив вперед изогнутый лук, мог отбросить тетиву до полного разворота плеч. Стрела была тонкой, из гибкой жимолости, с металлическим наконечником, нивх долго копался в колчане, который держал для него другой охотник, отыскивая такую стрелу, которая показалась ему наиболее прочной. Потом он вложил тетиву в зарубку стрелы и начал медленно покачиваться на кривых ногах, словно собирался не стрелять, а исполнить какой-то танец. Толла отхлынула в сторону, чтобы освободить охотнику даль, если он промахнется. Я не видел, как взвилась стрела, так стремителен был ее полет, и заметил ее, когда она уже торчала в боку медведя, а зверь пытался ухватить ее зубами, вырвать из густой темно-рыжей шерсти. Наконец, сомкнув челюсти на конце стрелы, он сломал ее пополам, зарычал от боли, и снег под ним окрасился кровью. Вторая- стрела была смертельной — зверь качнулся, стал оседать на задние лапы, замычал, как теленок, жалобно и кротко, и повалился на бок. Теперь он походил на косматый, вывернутый шерстью наружу тулуп, брошенный на снег... Толпа сгрудилась так плотно вокруг поверженного зверя, что когда я пробрался в середину, медведя уже свежевали, подвесив за лапы к небольшой перекладине между двумя соснами. Рядом разжигали костры, над ними закачались черные, покрытые копотью котлы, в них забулькала кипящая вода, и туда полетели куски медвежатины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203