ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
теперь царское величество велел мне сказать тебе, чтобы ты вперед не писался и не назывался Великим государем, и почитать тебя вперед не будет...» Никону нужно было стерпеть обиду, принять слово государя и покориться, но кровь ударила ему в голову, пол под ним будто зашатался и поплыл. То было минутное помрачение, потом он взял себя в руки, прилежно отслужил обедню, а после причастия приказал сторожам встать у дверей, поелику он хочет дать поучение. Паства прихлынула к аналою, и Никон возвестил: «Ленив я был вас учить, не стало меня на это, от лени я окоростовел, и вы, видя мое к вам неучение, окоростовели от меня. От сего времени я вам больше не патриарх, если же помыслю быть патриархом, то буду анафема»... В ответ раздался стон ужаса и плач, а Никон начал снимать с себя дорогую мантию, чтобы облачиться в монашеское платье... Ему не дали раздеться, вырвали мешок с платьем, тогда он
прошел в ризницу, взял простую палку и двинулся к выходу. Но народ и тут преградил ему путь. Обливаясь слезами, прихожане молили его не оставлять их, овец пастырских, без патриаршего присмотра. Кто-то побежал во дворец доложить о случившемся государю, на что, видно, и рассчитывал Никон, желая попугать царя отречением от престола. Он ожидал, что царь явится в собор, чтобы упросить патриарха остаться, и тогда мир был бы восстановлен. Но вместо Алексея Михайловича пришел князь Алексей Никитич Трубецкой. Он подошел под благословение, но патриарх властно отстранил его, не стал слушать, повелел отнести государю письмо, в котором просил государя отвести ему келью, намекая на то, что хочет стать монахом, навсегда уйти из церкви. На сей раз, по его разумению, царь должен был испугаться, представив, что будет с церковью, брошенной патриархом: патриарший престол осиротеет...
В ожидании ответа, под тихие всхлипы и стоны паствы, Никон опустился на ступеньки собора, закрыл ладонями лицо. Похоже, его душили слезы, но то были не слезы раскаяния, а скорее отчаяния и бессильной злобы.
Алексей Михайлович, прочтя послание, снова прислал Трубецкого, объявив через него свою высочайшую волю,— Никон не должен бросать патриарший престол, а что касаемо келий, то на патриаршем дворе их более чем достаточно. Царь не протянул для примирения даже мизинец, и Никон понял, что это бесповоротный разрыв, а может быть, и опала, государь определял отныне его подчиненное место, давая понять, что о прежней душевной близости не может быть и речи.
Каждое слово Трубецкого звучало как приговор, клонило Никона к земле, предлагало сдаться на милость. Но то было свыше его сил, и он, в бессильной ярости, не видя никого, бросился к карете. Но кто-то успел распрячь лошадей, чтобы помешать ему, однако не было человека, способного остановить бешеный его порыв. Едва он возвысил голос, ворота открыли, и он пешком пошел на подворье Воскресенского монастыря, лишь бы поскорее забиться в келью, не внимать надсадному крику, гомону и плачу толпы. Крики и плач пасомых им мирян подхлестывали его неистовость, держали в узде непокорства волю.
Началось затяжное единоборство царя и патриарха. Патриарший престол опустел на целых восемь лет. Замуровав себя в монастыре, Никон писал одну челобитную за другой, то прося прощения за грехи и вины, то вразумляя государя на путь истины, то угрожая расплатой на том свете, и скоро ров, разделявший их, стал так глубок, что уже не было надежды, что им удастся перейти его без урона, не унизив себя.
Именно в эту пору и начали закрадываться в душу боярыни робкие сомнения в истинной святости патриарха, в правоте его дела. В тот страшный день, когда Никон покинул паству, боярыня стояла обедню в Успенском соборе, она то молилась, то плакала, а человеческое отчаяние кидало ее вместе со всем людом от стены к стене, пока не вынесло на паперть, где сидел патриарх, сжав голову руками. В те скорбные минуты она ослепла от слез и жалости к несчастному Никону и в помыслах даже осудила государя за суровую непреклонность.
После обедни, придя немного в себя, боярыня несколько раз тайно наезжала к Никону в монастырь, но духовный пастырь менялся в глазах, теряя не только ореол святости и праведности, но выворачивая перед ней наизнанку всю вздорность и ничтожество властолюбивой натуры. И вдруг ей приоткрылось, что патриарх тщится служить не Богу, а самому себе. Она наезжала к нему как к мученику и страдальцу, а покидала жалкого и злобного гордеца, повергнутого в прах благодаря своекорыстию и точившему его тщеславию. Обиды согнули его, иссушили душу, и он жил, кормясь мелкими укорами и попреками, клял всех в отступничестве, готовый похоронить мыслимых недругов заживо, лишь бы снова поклонились ему в ноги, и нудно бормотал, что Русь погибнет, потому что его нет на патриаршем престоле. На подворье монастыря он вел себя как мракобесный деспот, мстя за свое унижение монахам и служкам, избивая их за любую провинность, случайно оброненное слово, в котором слышал ухмылку над собой, за недожаренную рыбу, мнил и бредил, что его хотят извести, помышляют отравить. Явная напраслина и мелкая злобность отталкивала боярыню от патриарха больше, чем летевшие с его мокрых губ бранные слова. И уже не ореол святости виделся ей над его морщинистым, собранным в крупные складки лбом, а рога диявола, от которого счастливо избавилась русская церковь.
Федосья Прокопьевна, вдруг неожиданно прозрев, круто оборвала свои наезды в монастырь, не отвечала на приглашения Никона. И несказанно обрадовалась, когда от самой царицы Марьи Ильиничны узнала, что государь пригласил из далеких краев двух патриархов — Макария антиохийского и Паисия александрийского, чтобы решить судьбу патриаршего престола, и что по заступничеству царицы Алексей Михайлович возвратил из Сибири ссыльного протопопа Аввакума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
прошел в ризницу, взял простую палку и двинулся к выходу. Но народ и тут преградил ему путь. Обливаясь слезами, прихожане молили его не оставлять их, овец пастырских, без патриаршего присмотра. Кто-то побежал во дворец доложить о случившемся государю, на что, видно, и рассчитывал Никон, желая попугать царя отречением от престола. Он ожидал, что царь явится в собор, чтобы упросить патриарха остаться, и тогда мир был бы восстановлен. Но вместо Алексея Михайловича пришел князь Алексей Никитич Трубецкой. Он подошел под благословение, но патриарх властно отстранил его, не стал слушать, повелел отнести государю письмо, в котором просил государя отвести ему келью, намекая на то, что хочет стать монахом, навсегда уйти из церкви. На сей раз, по его разумению, царь должен был испугаться, представив, что будет с церковью, брошенной патриархом: патриарший престол осиротеет...
В ожидании ответа, под тихие всхлипы и стоны паствы, Никон опустился на ступеньки собора, закрыл ладонями лицо. Похоже, его душили слезы, но то были не слезы раскаяния, а скорее отчаяния и бессильной злобы.
Алексей Михайлович, прочтя послание, снова прислал Трубецкого, объявив через него свою высочайшую волю,— Никон не должен бросать патриарший престол, а что касаемо келий, то на патриаршем дворе их более чем достаточно. Царь не протянул для примирения даже мизинец, и Никон понял, что это бесповоротный разрыв, а может быть, и опала, государь определял отныне его подчиненное место, давая понять, что о прежней душевной близости не может быть и речи.
Каждое слово Трубецкого звучало как приговор, клонило Никона к земле, предлагало сдаться на милость. Но то было свыше его сил, и он, в бессильной ярости, не видя никого, бросился к карете. Но кто-то успел распрячь лошадей, чтобы помешать ему, однако не было человека, способного остановить бешеный его порыв. Едва он возвысил голос, ворота открыли, и он пешком пошел на подворье Воскресенского монастыря, лишь бы поскорее забиться в келью, не внимать надсадному крику, гомону и плачу толпы. Крики и плач пасомых им мирян подхлестывали его неистовость, держали в узде непокорства волю.
Началось затяжное единоборство царя и патриарха. Патриарший престол опустел на целых восемь лет. Замуровав себя в монастыре, Никон писал одну челобитную за другой, то прося прощения за грехи и вины, то вразумляя государя на путь истины, то угрожая расплатой на том свете, и скоро ров, разделявший их, стал так глубок, что уже не было надежды, что им удастся перейти его без урона, не унизив себя.
Именно в эту пору и начали закрадываться в душу боярыни робкие сомнения в истинной святости патриарха, в правоте его дела. В тот страшный день, когда Никон покинул паству, боярыня стояла обедню в Успенском соборе, она то молилась, то плакала, а человеческое отчаяние кидало ее вместе со всем людом от стены к стене, пока не вынесло на паперть, где сидел патриарх, сжав голову руками. В те скорбные минуты она ослепла от слез и жалости к несчастному Никону и в помыслах даже осудила государя за суровую непреклонность.
После обедни, придя немного в себя, боярыня несколько раз тайно наезжала к Никону в монастырь, но духовный пастырь менялся в глазах, теряя не только ореол святости и праведности, но выворачивая перед ней наизнанку всю вздорность и ничтожество властолюбивой натуры. И вдруг ей приоткрылось, что патриарх тщится служить не Богу, а самому себе. Она наезжала к нему как к мученику и страдальцу, а покидала жалкого и злобного гордеца, повергнутого в прах благодаря своекорыстию и точившему его тщеславию. Обиды согнули его, иссушили душу, и он жил, кормясь мелкими укорами и попреками, клял всех в отступничестве, готовый похоронить мыслимых недругов заживо, лишь бы снова поклонились ему в ноги, и нудно бормотал, что Русь погибнет, потому что его нет на патриаршем престоле. На подворье монастыря он вел себя как мракобесный деспот, мстя за свое унижение монахам и служкам, избивая их за любую провинность, случайно оброненное слово, в котором слышал ухмылку над собой, за недожаренную рыбу, мнил и бредил, что его хотят извести, помышляют отравить. Явная напраслина и мелкая злобность отталкивала боярыню от патриарха больше, чем летевшие с его мокрых губ бранные слова. И уже не ореол святости виделся ей над его морщинистым, собранным в крупные складки лбом, а рога диявола, от которого счастливо избавилась русская церковь.
Федосья Прокопьевна, вдруг неожиданно прозрев, круто оборвала свои наезды в монастырь, не отвечала на приглашения Никона. И несказанно обрадовалась, когда от самой царицы Марьи Ильиничны узнала, что государь пригласил из далеких краев двух патриархов — Макария антиохийского и Паисия александрийского, чтобы решить судьбу патриаршего престола, и что по заступничеству царицы Алексей Михайлович возвратил из Сибири ссыльного протопопа Аввакума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203