«Две главные сенсации осеннего сезона в Москве Ц это фильм грузинского
режиссера Тенгиза Абуладзе «Покаяние» и переписка Натана Эйдельмана с
Виктором Астафьевым. Она разлетелась по Москве в десятках, а то и сотнях м
ашинописных экземпляров, старожилы не упомнят такого … »
Вслед за Москвой она облетела и всю эмигрантскую русскоязычную прессу: н
е было печатного органа, который ее не опубликовал бы, на худой конец, не п
освятил ей статью.
Натан Эйдельман представился адресату: «Историк, литератор, еврей, москв
ич, специалист по русской истории XVIII-XIX вв.» Был он лучшим мастером историче
ской публицистики в России.
Его корреспондент, Виктор Астафьев, как сказано в самиздатском отклике н
а их переписку, «в рекомендациях не нуждается … Его книги выхо
дят часто и на прилавках не лежат. Пожалуй, его можно назвать одним из самы
х читаемых и почитаемых у нас современных писателей. Что особенно интере
сно Ц популярен Астафьев у весьма им не любимых (скажу так, в общем-то, мяг
ко скажу) столичных интеллигентов и евреев.»
Началась переписка с того, что восхищенный достоинствами астафьевской
прозы («лучшие за многие десятилетия описания природы … В «Пр
авде» он сказал о войне, как никто не говорит.
Главное же Ц писатель честен, не циничен, печален, его боль за Россию наст
оящая и сильная»), Натан Эйдельман счел нужным высказать, что прежде всег
о он считает опасным на духовном пути писателя:
«Не скрывает Астафьев и наиболее ненавистных, тех, кого прямо или косвен
но считает виноватыми. Это интеллигенты Ц дармоеды, «туристы», кто орет
«по-бусурмански», москвичи, восклицающие: «Вот когда я был в Баден-Бадене
». Наконец, инородцы… Итак, интеллигенты, москвичи, туристы, толстые Гогии
, Гоги Герцевы, косомордые, еврейчата, наконец, дамы и господа из литфондов
ских домов. На них обрушивается ливень злобы, презрения, отрицания.» И дал
ее историк напоминает писателю про «главный закон российской мысли и сл
овесности»:
« … размышляя о плохом, ужасном, прежде всего, до всех сторонних
объяснений, винить себя, брать на себя; помнить, что нельзя осв
ободить народ внешне более, чем он свободен изнутри.»
В ответ быстро получил письмо:
«Натан Яковлевич!
… На ваше черное, переполненное не просто злом, а перекипевшим
гноем еврейского высокоинтеллектуального высокомерия (вашего привычн
ого уже «трунения»), не отвечу злом, хотя и мог бы …
Более всего в вашем письме поразило скопище зла … Хорошо хоть
фамилией своей подписываетесь, не предаете своего отца … Поже
лаю вам того же, чего пожелала дочь нашего последнего царя, стихи которой
были вложены в Евангелие: «Господь! Прости нашим врагам. Господь! Прими и и
х в объятья.» И она, и сестры, и братец, обезножевший окончательно в ссылке,
и отец с матерью расстреляны, кстати, евреями и латышами, которых возглав
лял отпетый, махровый сионист Юрковский.
Так что в минуты утишения души стоит подумать и над тем, что в лагерях вы н
аходились и за преступления Юрковского и иже с ним, маялись по велению Вы
сшего Судии, а не по развязности одного Ежова.
Как видите, мы, русские, еще не потеряли памяти, и мы все еще народ Бол
ьшой, и нас еще мало убить, надо и повалить.»
Эйдельман откликнулся:
«Виктор Петрович, желая оскорбить Ц удручили. В диких снах не мог вообра
зить в одном из властителей дум столь примитивного, животного шовинизма
, столь элементарного невежества. Дело не в том, что расстрелом царской се
мьи (давно усыновлено, что большая часть исполнителей была екатеринбург
ские рабочие) руководил не сионист Юрковский, а большевик Юровский. Сион
исты преследовали, как Вам, очевидно, неизвестно, совсем иные цели Ц созд
ание еврейского государства в Палестине … Дело даже не в логи
ке «Майн кампф» о наследственном национальном грехе, хотя, если мой отец
сидел за «грех Юрковского», тогда ваши личные беды, выходит, плата за разд
ел Польши, унижение «инородцев», еврейские погромы и прочее …
Главное: найти в моем письме много зла можно было лишь в цитатах. Ваших цит
атах, Виктор Петрович.»
Прочитав эту переписку, я парадоксальным образом сочувствовал писател
ю, а не историку Ц парадоксальным, ибо по внутренней сути я близок именно
к Эйдельману, которого как автора и любил, и ценил. Его главный просчет, по
моей оценке, состоял в том, что хотя Эйдельман декларировал свое еврейск
ое происхождение («Хорошо хоть фамилией своей подписываетесь, не предае
те отца своего», Ц отметил Астафьев), но воспринимал этот факт как анкетн
ый, а реально ощущал себя обычным русским литератором, не понимая искрен
но, что Астафьев его таким не считал и, главное, имел право не считать! Ибо х
отя верно, что очень многое в нашей судьбе зависит от личного выбора, но Ц
не все ведь: в каждом поколении мы завершающее звено в той бесконечной це
пи времени, которую однажды в Пасхальную ночь увидел мысленным взором ге
рой чеховского рассказа «Студент». Воля наших предков к жизни, их инстин
кт к продолжению себя в потомстве воплотились и в Эйдельмане, и во мне в сп
ецифическом наборе неразрушимых генов Ц невероятно трудно эту крепос
ть наследственности как-то взорвать!
Несовпадение национальных ментальностей отразилось в их переписке, в ч
астности, по вопросу, которым я здесь занимаюсь: о гибели царской семьи. «Д
авно установлено, что большая часть исполнителей была екатеринбургски
е рабочие … Расстрелом царской семьи руководил не сионист Юрк
овский, а большевик Юровский» Ц и далее эйдельмановское («привычное уже
вам трунение»), мол, якобы неизвестно Астафьеву, кто такие сионисты
…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135