ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
О нем читает весь Ереван и, конечно, студенты университета, профессора... Аргама вызывают в Кремль, и вот блестит на его груди Золотая звезда.
И тут же тоска по близким, мысль о смерти — тяжелая, страшная мысль. Нет, его не должны убить, он будет жить, будет писать книги, прославится, женится на милой Седе...
Лежа на спине, Эюб Гамидов тихо поет.
А Мусраилов рассказывает Тонояну, как возделывают хлопок в Узбекистане. Ему приятно говорить о родной узбекской земле, его радует внимание слушателя.
— Эй, братки,— сказал Бурденко,— вы бы краще сказалы, куда мы едем? Агрономы и без вас найдутся. А зараз давай покурим твоей махорочки, Тоноян.
Бурденко потер руки, оживленно подмигнул.
— Подари мне свою махорку, ты же некурящий. А ты що скажешь, Мусраилов? Хай отдает махорку нам?
— Дело хозяйское,— ответил Мусраилов.
— Кури свою,— проговорил Тоноян.
— Але ты ж, браток, некурящий,— не отставал Бурденко, как всегда смешивая русские и украинские слова.
— А может, буду курить, тебе какое дело?
— Не советую, дуже вредно для организму. Подели между нами эту поганую траву, Тоноян, ты умнее нас, на що тебе травиться? Як гадаешь, Мусраилов, а?
— Дело хозяйское,— повторил Мусраилов. Арсен нахмурился.
— Кажуть, що ты был передовым колхозником... Та щось не верится. Хочешь — обижайся, хочешь — ни, правду должен сказать, душою ты единоличник! — донимал Тонояна Бурденко.
— Такой слов нельзя,— сердясь проговорил Тоноян, от волнения путая русские слова.
— Але так выходит,— продолжал Бурденко, подмигивая Мусраилову,— ты жадюга настоящий.
— Я жадюга, да? — вспылил Тоноян.— Стыдно тебе, Бурденко, зачем говоришь такие слова?
Он вытащил из своих свертков жареную курицу, гату, сваренного целиком ягненка, лаваш, редиску.
— Кушай, пожалуйста, все кушай! Жадюга, единоличник я, да, товарищ Бурденко? Понимаешь, что ты говоришь?
Глядя на соблазнительную еду, Бурденко не унимался:
— Не хочу я этого. Жадюга, дай мне свою горькую махорку.
— Давайте кушать, товарищи,— проговорил Тоноян и примирительно обратился к Бурденко.— Давай кушай... Курить не буду, а махорку не отдам, она в моем кисете не пропадет. Иди кушай.
— Теперь я принципово согласен,— сказал Бурденко.
Все сели за еду. Остался лежать на верхних нарах лишь Аргам. Он молча прислушивался к спору, удивлялся, что люди, едущие на фронт, ссорятся из-за пустяков.
Поев, Бурденко обрывком газеты вытер губы и сказал:
— Давай помиримся, Тоноян... То ты колешь, як колючка, то мягкий, як бархат... Ты хороший колхозник, право слово, я шутил.
— Ну что ж, товарищ Бурденко,— ответил Тоноян,— спроси кого хочешь,— я не скандалист.
...Его в деревне считали скандалистом, но знали, что он быстро вспыхивает и быстро отходит.
Особенно много спорил он с агрономами. Арсен был опытный хлопкороб, его сердило, что агроном не считается с его советами. Ему всегда до всего было дело: почему тракторист пашет неглубоко, почему агротехник не соглашается поливать хлопок — разве он по съежившимся желтым листочкам не видит, что саженцам нужна вода? Причины для шумных споров находились почти каждый день. Односельчане привыкли к вспышкам Тонояна и не обижались. Его прозвали «колхозником Арсеном» потому, что, выступая на собраниях, он всегда начинал свою речь так: «Я, как колхозник, предлагаю...» Иногда молодежь подтрунивала над ним, но он не менял своих обычаев.
Неспокойно прошел последний мирный день Тонояна. Сосед бригадир, не зная, что пришла очередь Тонояна поливать земли своей бригады, отвел воду в сторону своего участка. Арсен, взбешенный, ругался. На шум пришел председатель колхоза.
— Ты что орешь? — спросил он.
Арсен угрюмо смотрел на мутную воду, текущую по чужим бороздам.
Скворцы летали над водой, им было все равно, по чьей земле, пузырясь, бегут быстрые ручьи. Когда из-под лопаты Арсена показывались червяки, он отбрасывал их скворцам.
— Поди сюда, хватит сердиться, я тебе что-то скажу,— позвал председатель.
Арсен молча сел рядом с ним на бугор.
— Говорил я по телефону с секретарем райкома. Посылаем делегацию в Узбекистан. Тебя назначают руководителем делегации.
— А кто еще поедет? — сварливо спросил Тоноян. Опять завязался спор.
В этот день пришла весть о войне.
Арсен собрался на фронт. Он был спокоен, но сердце щемило, когда он смотрел на детишек. Он до утра не спал, разговаривал с женой, давал ей советы, наказы.
— Тяжело тебе будет одной с ребятишками, Манушак джан, но, когда я вернусь, жизни своей не пожалею для тебя.
Под стук колес и скрип вагона Арсен вспоминает день расставания, перед его глазами стоят лица детей, печальные глаза Манушак. А этот Бурденко думает, что у Арсена Тонояна только и забот, что спорить с ним о махорке.
Бурденко в это время произнес: «Э, Тоноян, тут, я бачу, не рай, а гола земля та скалы»,— и указал на открытую дверь вагона.
— Воды у земли нет,— ответил Арсен,— правительство хотело воду провести, но началась война. Придет вода, посмотришь, какая жизнь тут будет.
— Побачим, побачим,— полушутя, полусерьезно сказал Бурденко.
Поезд остановился. Кто-то из солдат крикнул:
— Идут комиссар и какой-то старший политрук! Солдаты подтянули ремни, лежавшие на нарах
спустились вниз, курильщики погасили цигарки. Бурденко покрутил воображаемые усы, Аргам начал торопливо наматывать портянки. Он еще не закончил это трудное, непривычное ему дело, когда комиссар полка Шалва Микаберидзе и старший инструктор политотдела Тигран Аршакян забрались в вагон.
Дежурный Ираклий Микаберидзе лихо отрапортовал комиссару и повторил его приказ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
И тут же тоска по близким, мысль о смерти — тяжелая, страшная мысль. Нет, его не должны убить, он будет жить, будет писать книги, прославится, женится на милой Седе...
Лежа на спине, Эюб Гамидов тихо поет.
А Мусраилов рассказывает Тонояну, как возделывают хлопок в Узбекистане. Ему приятно говорить о родной узбекской земле, его радует внимание слушателя.
— Эй, братки,— сказал Бурденко,— вы бы краще сказалы, куда мы едем? Агрономы и без вас найдутся. А зараз давай покурим твоей махорочки, Тоноян.
Бурденко потер руки, оживленно подмигнул.
— Подари мне свою махорку, ты же некурящий. А ты що скажешь, Мусраилов? Хай отдает махорку нам?
— Дело хозяйское,— ответил Мусраилов.
— Кури свою,— проговорил Тоноян.
— Але ты ж, браток, некурящий,— не отставал Бурденко, как всегда смешивая русские и украинские слова.
— А может, буду курить, тебе какое дело?
— Не советую, дуже вредно для организму. Подели между нами эту поганую траву, Тоноян, ты умнее нас, на що тебе травиться? Як гадаешь, Мусраилов, а?
— Дело хозяйское,— повторил Мусраилов. Арсен нахмурился.
— Кажуть, що ты был передовым колхозником... Та щось не верится. Хочешь — обижайся, хочешь — ни, правду должен сказать, душою ты единоличник! — донимал Тонояна Бурденко.
— Такой слов нельзя,— сердясь проговорил Тоноян, от волнения путая русские слова.
— Але так выходит,— продолжал Бурденко, подмигивая Мусраилову,— ты жадюга настоящий.
— Я жадюга, да? — вспылил Тоноян.— Стыдно тебе, Бурденко, зачем говоришь такие слова?
Он вытащил из своих свертков жареную курицу, гату, сваренного целиком ягненка, лаваш, редиску.
— Кушай, пожалуйста, все кушай! Жадюга, единоличник я, да, товарищ Бурденко? Понимаешь, что ты говоришь?
Глядя на соблазнительную еду, Бурденко не унимался:
— Не хочу я этого. Жадюга, дай мне свою горькую махорку.
— Давайте кушать, товарищи,— проговорил Тоноян и примирительно обратился к Бурденко.— Давай кушай... Курить не буду, а махорку не отдам, она в моем кисете не пропадет. Иди кушай.
— Теперь я принципово согласен,— сказал Бурденко.
Все сели за еду. Остался лежать на верхних нарах лишь Аргам. Он молча прислушивался к спору, удивлялся, что люди, едущие на фронт, ссорятся из-за пустяков.
Поев, Бурденко обрывком газеты вытер губы и сказал:
— Давай помиримся, Тоноян... То ты колешь, як колючка, то мягкий, як бархат... Ты хороший колхозник, право слово, я шутил.
— Ну что ж, товарищ Бурденко,— ответил Тоноян,— спроси кого хочешь,— я не скандалист.
...Его в деревне считали скандалистом, но знали, что он быстро вспыхивает и быстро отходит.
Особенно много спорил он с агрономами. Арсен был опытный хлопкороб, его сердило, что агроном не считается с его советами. Ему всегда до всего было дело: почему тракторист пашет неглубоко, почему агротехник не соглашается поливать хлопок — разве он по съежившимся желтым листочкам не видит, что саженцам нужна вода? Причины для шумных споров находились почти каждый день. Односельчане привыкли к вспышкам Тонояна и не обижались. Его прозвали «колхозником Арсеном» потому, что, выступая на собраниях, он всегда начинал свою речь так: «Я, как колхозник, предлагаю...» Иногда молодежь подтрунивала над ним, но он не менял своих обычаев.
Неспокойно прошел последний мирный день Тонояна. Сосед бригадир, не зная, что пришла очередь Тонояна поливать земли своей бригады, отвел воду в сторону своего участка. Арсен, взбешенный, ругался. На шум пришел председатель колхоза.
— Ты что орешь? — спросил он.
Арсен угрюмо смотрел на мутную воду, текущую по чужим бороздам.
Скворцы летали над водой, им было все равно, по чьей земле, пузырясь, бегут быстрые ручьи. Когда из-под лопаты Арсена показывались червяки, он отбрасывал их скворцам.
— Поди сюда, хватит сердиться, я тебе что-то скажу,— позвал председатель.
Арсен молча сел рядом с ним на бугор.
— Говорил я по телефону с секретарем райкома. Посылаем делегацию в Узбекистан. Тебя назначают руководителем делегации.
— А кто еще поедет? — сварливо спросил Тоноян. Опять завязался спор.
В этот день пришла весть о войне.
Арсен собрался на фронт. Он был спокоен, но сердце щемило, когда он смотрел на детишек. Он до утра не спал, разговаривал с женой, давал ей советы, наказы.
— Тяжело тебе будет одной с ребятишками, Манушак джан, но, когда я вернусь, жизни своей не пожалею для тебя.
Под стук колес и скрип вагона Арсен вспоминает день расставания, перед его глазами стоят лица детей, печальные глаза Манушак. А этот Бурденко думает, что у Арсена Тонояна только и забот, что спорить с ним о махорке.
Бурденко в это время произнес: «Э, Тоноян, тут, я бачу, не рай, а гола земля та скалы»,— и указал на открытую дверь вагона.
— Воды у земли нет,— ответил Арсен,— правительство хотело воду провести, но началась война. Придет вода, посмотришь, какая жизнь тут будет.
— Побачим, побачим,— полушутя, полусерьезно сказал Бурденко.
Поезд остановился. Кто-то из солдат крикнул:
— Идут комиссар и какой-то старший политрук! Солдаты подтянули ремни, лежавшие на нарах
спустились вниз, курильщики погасили цигарки. Бурденко покрутил воображаемые усы, Аргам начал торопливо наматывать портянки. Он еще не закончил это трудное, непривычное ему дело, когда комиссар полка Шалва Микаберидзе и старший инструктор политотдела Тигран Аршакян забрались в вагон.
Дежурный Ираклий Микаберидзе лихо отрапортовал комиссару и повторил его приказ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251