Стая птиц пронеслась откуда-то с металлическим посвистом. Потом сквозь ветви мелькнула серая сталь озера. Корни береговых сосен, извиваясь, уходили в воду, и крупная волна то и дело окатывала их.
Дача одиноко белела на берегу, людей не было видно, из трубы не поднимался дым — мертвая дача, угрюмая и бессмысленная. Обитатели ее замкнулись каждый в своем углу — и чета стариков, и Розалинда с Реэт. Как это Розалинда старалась придумывать себе новые обязанности! И все для того, чтобы убежать от голой жизни, потому что нет ничего более жестокого, чем голая жизнь, жизнь мотылька, от которой Реэт с Йоэлем слегка вкусили, но это было когда то давно, весной.
Йоэль чувствовал, как наслаждение моментом теряет смысл, как все настоящее протягивает щупальца к будущему, чтобы найти себе опору. Отошедший от весны и лета, оторванный от своих прямых обязанностей, носимый ветром, закруженный вихрем настроений, угнетенный горьким осадком пережитого, он сам был словно осеннее дерево. Сквозь безлистые ветки и в его душе проступал голый остов. Где-то вне его совершался логический ход вещей и понемногу проникал в его собственные переживания, сильно встряхивая их.
Плохо ли жить таким, как пастор Нийнемяэ, думал Йоэль. Он построил свою жизнь из простых камней с простыми формами. Ни искушений, ни водоворотов, ни внутренних мучений! Потому что обязанностью своей он считает с одинаковым равнодушием читать слово божье на крестинах, свадьбах, похоронах, умиротворять человеческие страсти как в любви, так и в печали. С таким же успехом он мог бы
читать поучения реке, чтобы она как следует бежала к плотине, вращала бы мельничное колесо. Но тому, кто проявил строптивость, кто переступил запреты, приходится слышать, как совесть начинает скрести, словно мышь в подполе, унося сон и покой...
Однако Йоэлю еще сравнительно мало приходилось испытать в жизни, чтобы судить так смело о пасторе Нийнемяэ. Он и не догадывался, что этот на вид тихий и добродушный человек вовсе не был так прост и беспечен.
В то время как Йоэль, шагая по шуршащим листьям, предавался своим печальным мыслям, в то время как Реэт молчаливо, со сжатым от близких слез горлом, сидела за ужином и до нее лишь изредка доходили слова тех, кто заставлял ее есть, пастор Нийнемяэ несся на своем мотоцикле в Соэкуру, потому что ему не хватало самого главного — душевного спокойствия.
Не Реэт, а Розалинда побежала ему навстречу: — Ах, герр пастор, как мы все здесь жаль вас! С того дня, как вы отсюда ушел, мы сделались как увядшие!
Сейчас же накрыли на стол для Ильмара, но у него не было аппетита. Он озабоченно смотрел на жену, у которой, видимо, болело сердце и которая неотступно глядела в пустоту, пока глаза ее не наполнились слезами. Потом она встала и ушла в свою комнату. Она сама не знала, чего она, собственно, хочет. Может быть, она ждала, чтобы Ильмар пришел и основательно встряхнул ее. Но нет, Ильмар этого никогда не сделает, он не знает, что отягощает душу Реэт, он никак не сумеет удовлетворить ту потребность, ту тоску по чему-то более острому, что вышвырнуло бы Реэт из ее нынешней застылости. А если бы Реэт сама наговорила ему резкостей, Ильмар показал бы себя таким разумным, таким добрым, таким осторожным, — он не ответил бы резкостью на резкость! Но как хочется Реэт именно сейчас объятий, которые заставили бы забыть обо всем, как хочется душевных взрывов, которые перевернули бы все ее существо!
«Был бы здесь сейчас Йоэль, — подумала Реэт, прислушиваясь и задерживая дыхание. — В его присутствии я во всем созналась бы Ильмару, я поставила бы их лицом к лицу, пусть померяются силой. Но нет, нет! Я пощадила бы Йоэля! Нет, Ильмара тоже! Ведь он ни в чем не виноват, а Йоэль... К тому же Йоэль эгоист, такой эгоист, который ждет от меня только веселья и шалостей, а когда я этого дать не могу, он уходит. И все же его я больше люблю...»
Ее снова охватило унылое убеждение, что, несмотря на все нежности и баловство, ее сейчас в сущности никто не любит. Она осталась словно между двумя стульями, повисла в воздухе.
Вошел Ильмар. Реэт быстро опустила глаза в открытую книгу, делая вид, что все время читала.
— Ну, что с тобой происходит? — спросил Ильмар с приторной мягкостью, нежно положив ей руку на плечо.
Она отодвинулась.
«Какой глупый вопрос», — подумала она и молча стала ждать совсем другого тона, потому что так бывало всегда, — Реэт долго заставляла стучаться, прежде чем приоткрывала дверцу в свое сердце. Но Ильмар и не подумал пойти этим обычным путем, а стал прохаживаться взад-вперед, заложив руки назад. Он оставался в тени, и нельзя было разглядеть выражения его лица, а Реэт приходилось сидеть возле лампы и страдать оттого, что лицо ее может выдать то, что ей удалось бы скрыть на словах. Поэтому она встала и уселась на постели, прислонившись головой к стене и свесив ноги.
«Господи, что теперь будет, — подумала она, - если Луи действительно рассказал все».
У ее. прислоненной к стене головы был такой вызывающий вид, что Ильмар невольно отвел взгляд. Все еще вышагивая взад-вперед по комнате, он явно замышлял что-то особенное. Теперь он хлопнул заложенными за спину руками, как бы придя к какому-то решению, и пробормотал :
— Да, да.
Постепенно у Реэт стремление к отпору уступило место любопытству, а потом ей снова стало страшно.
Наконец молчание так затянулось, что, если бы оно продолжалось, она больше не выдержала бы, а выложила все, во всем созналась, на коленях вымолила бы прощения за свои грехи...
Но нет, этот человек натачивал свой нож еще острее. «Он знает, он знает все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109