Йоэль достает из-за двери ботинки. Когда он кончает мыться, заходит уборщица с кофе.
— Вам тут несколько писем. Уже со вчерашнего вечера лежат в почтовом ящике.
Вытирая лицо и осторожно подставляя полотенце, чтоб не капнуть, Йоэль наклоняется над столом. Почерк брата. Обычно Йоэль получает письма от родственников в тех случаях, когда предстоят похороны, крестины или свадьба. В начале месяца Йоэль послал брату сотню крон, давая понять, что это его первый взнос на обучение Вийу.
Но нет, с Тоомасом случилось что-то необыкновенное! Он не ноет по поводу низких цен на лен, не плачется из-за плохого урожая или здоровья. Тоомас чувствует себя превосходно, даже врачи не нашли у него никаких болезней, всего только нервы, и больше ничего. Жаль только расходов на клинику, это обошлось ему около тридцати крон. Остальные семьдесят крон он пожертвовал местному отделению Национального фронта, ведь с расходами на обучение Вийу пока еще нет спешки. Тоомас благодарен Йоэлю за все то, чего он теперь добился: его сейчас же избрали руководителем местного отделения Национального фронта и делегатом на уездную конференцию. Они усердно собираются на стрелковые упражнения, и после праздников им вышлют заказанные береты. «Жена говорит, ты, мол, не мальчишка, чтобы возиться с подобными вещами, но у меня словно новая, свежая кровь течет в жилах... Может, и ты там уже стал каким-нибудь фюрером? В освободительной войне ты, правда, не принимал участия, но ведь ты и так человек энергичный. Не выступишь ли ты у нас? Рыйгас, твой школьный товарищ, выступает на второй день праздника. Твоя речь имела бы еще большее значение, все же ты родом отсюда, к тому же я могу признаться своим парням, что дар свой я смог сделать благодаря тебе...»
Освободительной войной эстонская буржуазия называла войну против Красной Армии и рабочих своей страны.
— Идиот! — пробормотал Йоэль. Он смял письмо, зашел в кабинет и бросил его в корзину. Вернувшись в спальню, снова умылся.
Когда он за завтраком нечаянно пролил кофе на скатерть, дурное настроение его переломилось, сменившись упрямым вызовом: «Посмотрим, что там еще стрясется? Ничего не скажешь, утро началось великолепно! Таким, видно, будет и день».
Встреча с Рыйгасом по пути в ратушу тоже была малоприятной.
— Ну, братец, — вскричал Рыйгас, уже издали протягивая ему руку, — сам теперь видишь, что дела у наших ребят идут на лад!
На самом деле, после благоприятного для Национального фронта референдума и предоставления его деятелям свободы действий во всех учреждениях и инстанциях началась усиленная перебежка в лагерь сторонников Национального фронта, чтобы в случае переворота не очутиться за бортом.
В тоне Рыйгаса слышалось чувство превосходства, почти наглость. Взглянув на его оскаленный в улыбке широкий рот, на красный нос, Хурт сказал:
— Вы теперь, конечно, опьянены своей победой. Но я думаю, что эта победа вам окажется не по плечу.
— Что ты этим хочешь .сказать?
— Только то, что вы и сами не знаете, как быть дальше. Народ вы взвинтили, а что теперь делать, это вам неясно.
— Не беспокойся, голубчик, о нас! Побеспокойся лучше о себе. Твоим приятелям скоро придется складывать пожитки. А самому тебе не страшновато, а? В городе мы скоро заберем власть, тогда посмотрим, под чью дудку ты запляшешь!
Вся эта речь, высказанная, впрочем, в шутливо-добродушном тоне, вызвала у Хурта такое раздражение, что настроение его окончательно испортилось. Рыйгас уже сейчас чувствовал себя победителем, а скоро мог стать власть имущим, и торжество его было отвратительно.
В ратуше Йоэль застал пустые коридоры. Посетителей здесь сегодня не было, и прием можно было бы отменить. Он швырнул пальто на спинку ближайшего стула, кинув сверху кашне и шляпу. Вскоре пришел служитель:
— Городской голова прислал вам эту газету. Он просит вас, когда прочтете, спуститься в его кабинет.
Ага, вот оно! Большой подвал, обведенный красным карандашом. Подпись: «Мадис Мугул...» Теперь, в это смутное время, когда завтрашний день скрывался в густом
тумане, каждый десятый человек чувствовал себя призванным под предлогом борьбы с коррупцией подымать густые столбы пыли и всяческой нечисти. Бочки печатного слова до краев были заполнены сточными водами, это хорошо знал Йоэль, и когда он, прислонившись к спинке стула, занялся чтением, он был подготовлен к любому сюрпризу.
То был фельетон о мании величия, которым заразил город некий архитектор, далекий от интересов нации, любитель пышных фасадов, под дудку которого пляшут отцы города.
«Это, конечно, ответ на хвалебную статью Кийпсаара», — подумал Йоэль и закурил сигарету.
Хурт был превращен в типичного карьериста, который выжил прежнего городского архитектора и при помощи коварных интриг на конкурсах устранил со своего пути конкурентов и их проекты, чтобы пробиться самому. А теперь, в дни величайшего квартирного кризиса, по капризу этого человека начинают сносить хорошие дома, чтобы очистить место для некоего роскошного строения, хотя никто не знает, откуда добыть средства на его возведение. Это коррупция, пример замаскированного честолюбия одного духовного аристократа, которое дорого обойдется народу.
Йоэль уже заранее внутренне напрягся, как бывает, когда в холодную погоду выходишь на улицу легко одетым. Он долго тушил свою сигарету в пепельнице, и перед глазами его вставали пробитая ночью неизвестными руками дыра в новом шлюзе орайыэской мельницы, ему вспомнилась вырванная осенью в городском парке живая изгородь и перевернутые скамейки, вспомнились подпиленные стволы яблонь на отцовском хуторе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109