Но если Кики может позировать, почему же я не могу? Это вовсе не грех, ведь художник не видит ничего, кроме формы. Я, кажется, даже смогла бы примириться с тем, что он во мне ничего другого не увидит. Моя фигура ведь сама по себе недурна. Он мог бы изобразить меня прыгающей в воду, с протянутыми вперед руками. Если Ильмар дознается, что я тайно от него хожу куда-то, я его высмею и скажу: «Ты тоже проявляешь наконец любопытство? Это замечательно! Но будь совершенно спокоен. Я хожу готовить тебе подарок». Он сразу успокоился бы и подумал, что я хожу ткать ему ковер. Но поражен он был бы, наверное. А может, и рассержен? Но, дорогое дитя, сказал бы он, куда я спрячу эту Венеру? Не могу же я выставить ее в своем кабинете, что скажут люди? Да где ее поставишь? Она потребовала бы большего помещения, хотя и была бы с меня ростом. Впрочем, и я ведь не помещаюсь тут целиком. Какая-то часть моего существа рвется вон отсюда, хочет бежать, быть там, где больше жизни и движения, хочет прорваться в горы, в открытое море, в жизнь! Ах, совершить бы скачок! Все равно куда! Все равно куда!»
Сон прошел. Ильмар свернулся калачиком на нравом боку, а когда он находил эту любимую позу, он засыпал крепко, словно медведь в зимнюю спячку. Реэт поднялась с постели, надела туфли и халат. Потом она тихонько пошла к буфету, отыскала там мешочек с орехами и исчезла в кабинете Ильмара. Забравшись с ногами на стул перед письменным столом Ильмара и хорошенько подобрав полы халата, она как белка принялась грызть орехи. А скорлупки клала на исписанную бумагу, где стояла надпись: «Христианская церковь и семейная жизнь».
3
Архитектор Йоэль Хурт унаследовал свой острый ум и активную энергию от отца, сообразительного крестьянина из южной Эстонии, всю жизнь воевавшего со своим подзолистым кочковатым участком, на котором он без конца проводил канавы, закладывал трубы, который очищал от камней и сорняков.
— Из тебя должен выйти землемер, — говорил он Иоэлю, когда они вдвоем шли мерить поля, один со своим большим деревянным циркулем, другой, следуя за ним, с маленьким. Отец терпеть не мог косых полосок и клиньев поля, не любил он и кривые, изогнутые межи, и его не оставляла странная фантазия разбить свой участок на равные квадраты.
Не забудет Йоэль никогда тех сладостных мгновений, когда отец из нижнего, обычно запертого ящика шкафа вынимал жестяную трубку картой хуторского участка, с документами и когда он, Йоэль, тогда еще маленький мальчик, опершись подбородком на руки, мог следить за важными рассуждениями и вычислениями над разложенной картой. Если при этом что-нибудь оставалось неясным, отец с сыном отправлялись через березняк на хутор Салупи к дяде Хансу, бывшему служащему страхового общества, ныне под старость поселившемуся на своем хуторе.
У этого дяди имелись любопытные инструменты, аппараты и книжки с картинками, но всего интереснее было
то, что он сам умел мастерить чудесные вещи. Ветряная мельница с зубчатыми колесами, взлетающий на воздух дракон, лук со спуском — чего еще желать Йоэлю! Солнечное затмение они наблюдали через закопченное стекло, из камешков домино строили прекрасные дома и вычисляли вышину деревьев по их тени. Но что всего важнее: дядя Ханс задолго до школьной скамьи обучил Йоэля языку цифр и линий, и это сделалось устойчивым фундаментом в его умственном мире. Во всяком случае, у мальчика уже рано появился живой интерес к решению всевозможных математических задач.
Позднее ему доставляло большое удовольствие под самой смутной и бесформенной реальностью обнаруживать геометрически-цифровой скелет. В школе дело одно время дошло до того, что Йоэль все, что попадалось на глаза — Людей, дома, деревья, — невольно соединял в геометрические фигуры, всюду проводил невидимые линии, словно страшась, что без этой наметки весь мир может рассыпаться. Когда в классную комнату врывался сноп лучей, Иоэль уже принимался вычислять объем этой пирамиды; подымая взгляд на классную доску, он невольно начинал делить ее площадь на треугольники или вычислять, насколько площадь стены больше площади доски. Всюду глаз его строил квадраты, треугольники, параллелограммы, оси, секторы, конусы, кубы, и нередко требовалось известное усилие, чтобы отогнать эти назойливые представления.
В то время как товарищи по школе ломали себе голову над сложными задачами, он легко находил решения, чаще всего при помощи мгновенного проблеска мысли, самому ему доставлявшего большое удовольствие.
Не удивительно, что все ему пророчили будущее мате матика или инженера. Но в душе Йоэля совершился неожиданный перелом. Была ли то упрямая воля к действию,. которая отвергала путь наименьшего сопротивления даже в самом себе и искала препятствий, или «материнская кровь», которую в роду Хуртов считали виновницей и первопричиной всевозможных страстей, изменчивых настроений, тяги ко всякой красоте, капризов, неуравновешенности и прочих недостатков, — как бы то ни было, парень махнул рукой на все пророчества и, поступив в университет, принялся изучать языки, искусство, философию и прочие такие же эфемерные предметы. Сначала он даже домашним не сообщил об этом.
Обычно жизнерадостный и разговорчивый парень превратился в молчаливого мечтателя, вдруг почувствовавшего некое расстояние между собой и другими людьми, полюбившего одиночество и книги. Проблемы вставали перед
ним, громоздились одна на другую, словно льдины при ледоходе, закупоривая течение природного разума. Все в нем бродило. Возникали задачи, которые он уже не мог решать с прежней легкостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109