..» или «Ах, как подумаю о Париже...» раздражали окружающих. Носились даже слухи, будто она ездит за границу спекулировать. Говорили также, что за границей у нее имеется любовник. И так как она каждый раз, возвращаясь из своего путешествия, с восторгом рассказывала о концертах, на которых побывала, то заключили, что любовником ее является музыкант.
Во всяком случае, госпожа Раудкатс страстно любила музыку, у нее был красивый голос, и она брала уроки пения, но чего ей не хватало — это веры в свои способности. В доме Раудкатсов часто музицировали. И раз уж решено было созвать большое общество, то не забыли и о музыке. Судья Тийдо должен был явиться со своей виолончелью, доктор Арукаск со скрипкой, а госпожа Раудкатс должна была аккомпанировать обоим и спеть сама. И что лучше прекрасной музыки могло утихомирить раздоры и укротить вражду? Облагорожению чувств должна была содействовать и просторная, стильно обставленная квартира Раудкатсов. Но главное — с кухней этого дома не могла соперничать даже госпожа Тарас.
На вечер было приглашено около полусотни человек, важнейших политических деятелей из всех лагерей, журналистов и общественных деятелей, судей и врачей, был приглашен даже один художник, умевший реставрировать картины. Госпожа Раудкатс лихорадочно сновала между кухней и столовой, чтобы вовремя управиться со столом и в последний момент привести в порядок свой туалет. Она услышала, как муж в зале перебирает клавиши: ах, какое вызывающее спокойствие! Неужели мужу делать больше нечего? Дверь быстро открылась. Господи, где пюпитры? И стулья? Кто их будет таскать в зал, неужели гости? И бутылки не откупорены. А сигары и сигареты?
В оправдание господина Раудкатса следует сказать, что игра на рояле или, вернее, просто перебирание клавишей были его единственным грехом в смысле нарушения порядка. Он не терпел, чтобы книга или бумага на письменном столе были передвинуты хотя бы на миллиметр, но, сидя за роялем, не обращал ни малейшего внимания ни на такт, ни на чистоту звука, а наигрывал знакомые пьесы с такими «рубато», которые приводили его супругов бешенство. Впрочем, больше всего он любил просто блуждать среди звуков, трогать тот или иной клавиш, до конца вслушиваясь в его звучание, потом отбарабанить какой-нибудь пассажир извлекать из рояля всякие аккорды, и все это без цели, без системы. Для госпожи Раудкатс оставалось загадкой, как* мог её корректный во всех отношениях муженек целыми часами забываться так. Но, по правде сказать, в загадке этой была некоторая доля привлекательности.
И на этот раз муж не давал нарушить свое спокойствие, но понемногу лихорадочное возбуждение жены начало действовать и на него, — он сам стал нервничать. Этого-то госпожа Раудкатс и добивалась, потому что сама тотчас же обрела спокойствие. И вот теперь, когда муж, весь красный, пыхтя и кряхтя, вытаскивал из горлышка бутылки длинную пробку, она небрежно, хотя и дружелюбно обратилась к нему:
— Но, милый муженек, зачем ты так нервничаешь? — При этом она окинула удовлетворенным взглядом накрытый стол. Можно было поднимать занавес.
Первыми, даже раньше назначенного времени, прибыли Тарасы. Для этого была своя причина. Часов около пяти Тарас позвонил в женский клуб Национального фронта, куда, по ее словам, отправилась жена шить черно-белые флаги, которые после победы должны были сменить прежние сине-черно-белые. Из клуба ответили, что там нет ни одной женщины и никакого шитья флагов. «Теперь она у меня в руках, — подумал Тарас, — какой наглый обман! Вот она, эта вторая молодость со всеми этими притираниями, массажами и операциями! Теперь она у меня в руках!» И когда супруга сквозь мокрый снег добралась домой, Тарас весь кипел от бешенства. Уже в передней он слегка разрядил свой гнев, выпустив заряд брани, к которой добавил еще достаточно увесистую пощечину. Эта молния с ясного неба, в свою очередь, воспламенила гнев жены, чей мокрый зонтик сломался пополам, когда она давала объяснения. Поднявшийся вихрь продолжал бушевать и в других комнатах: в столовой вместе со скатертью на пол полетел кофейный сервиз, за ним последовали декоративные тарелочки со стен и вазы с цветами. В последнюю минуту все же удалось спасти два венецианских подсвечника, с которыми Тарас в панике убежал в кухню. Там ему на помощь поспешила Дуня. Во всей своей внушительной полноте она встала на пороге столовой, уперев руки в бока, и загремела:
— Если вы сию же минуту не перестанете безобразничать, я приведу полицию. По вас уже давно сумасшедший дом плачет!
После этого мадам основательно выплакалась в диванную подушку, причитая о безнравственных отношениях ее мужа с Дуней. Тарас даже расчувствовался, но вскоре оба они внутренне застыли в ожесточенном упрямстве, которое обычно начинало оттаивать лишь на второй или третий день. Но сегодня день был необычным, им предстояло пойти в гости, и это показалось им чем-то вроде спасательного круга.
Первые признаки оттепели обнаружились уже на лестнице дома Раудкатсов. Тарас взглянул на часы и не утаил своих опасений:
— Кажется, мы пришли первыми!
Эта фраза, сказанная если не вполне дружелюбно, то, во всяком случае, в примирительном тоне, прозвучала для жены очередным упреком. Она не произнесла ни слова, но, поднявшись по лестницам и прижимая руку к задохнувшейся груди, она испуганно выронила:
— Ах, я забыла дома ожерелье!
Муж изъявил готовность пойти за ним, но мадам удержала его и позвонила. При этом Тарас подумал: «Сегодня я ее приглашу на вальс, посмотрим, откажет или нет. Впрочем, не думаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109