.. Ты только слово промолви. И слово твое превратится в дело! А всех других подлецов мы к стенке поставим! Нет, не бойся, это так... к слову! Или ты, быть может, сомневаешься в победе Национального фронта? Ты не веришь? Тогда приходи и посмотри, как у нас по всей
Не словно грибы вырастают наши отделения! Даже и армии есть наши люди, они всюду, в каждом учреждении, и суде, в школе, на железной дороге, на почте, в деревне,
в городе. У нас имеются свои списки, мы 'знаем, кто человек настоящий, кто сомнительный, кто просто противник. Всех мы на виселицу не вздернем, .потому что мы хотим видеть, как некоторые прохвосты на коленях будут просить у нас хлеба. Они должны приползти к нам и раскаяться в грехах, чтобы мы как следует могли им плюнуть в лицо! На здоровье! Кто не с нами, тот против нас! Старые грехи мы не так легко прощаем! Пусть приходят в каноссу босиком. На радость нам! Раз власть будет у нас в руках, мы ее, заметь, никому не отдадим! Понимаешь? Никому больше! Мы уже не так глупы, чтобы драться пальцами, когда у нас имеются кулаки. Это я тебе говорю по дружбе. Учти это, Йоэль! И если ты после всего того, что я тебе сказал, посмеешь предать нас, то, запиши себе на носу, мы тебе этого не простим! Здесь я непреклонен!
— Не выбалтывай мне своих секретов! Стены могут услышать.
— Стены пусть молчат! Но ты, мой старый однокашник, должен узнать все мои секреты, потому что я хочу тебя опутать, чтобы ты не мог вырваться из моих когтей.
И Рыйгас, то называвший Хурта сердечным другом, то считавший его врагом, то доверявший, то угрожавший ему, счел нужным пригласить его на вечер сюда же: вечером здесь должны собраться другие приятели Рыйгаса, и можно будет сообща взять в клещи нового пришельца.
— Люди все первый сорт, — рекомендовал он Йоэлю своих товарищей, — такие же, как ты. Будет и женский пол, так около полуночи. Понимаешь? Я уже и другим сказал, что ты придешь. Не подведи меня!
— Никак не могу. Я решил уехать.
— Ах, глупости, куда ты поедешь? Просто хочешь отойти; в сторонку.
— Я уже известил брата, чтобы он встретил меня на станции.
— Я это улажу. Телеграфирую, что приедешь завтра. Очень просто.
— Нет, это не годится.
— Почему? Ты пренебрегаешь нашим обществом?
— Оставим это! Неохота! И вообще я не хочу иметь ничего общего с такими грязными делами!
Рыйгас разозлился.
— Что ты сказал? С грязными делами? Когда тут на весах судьба целого народа! Для тебя это грязное дело?
Рыйгас почувствовал себя оскорбленным.
— Да, на весы вы кладете судьбу целого народа. Но делаете это ради своих грязных планов. Смотрите, как бы вам не обжечься!
— Ого-о! — крикнул Рыйгас. — Увидим, кто посмеет тронуть нас! Я не разговаривал бы так откровенно, если бы за спиной у нас была всего какая-нибудь горсточка людей. У нас, черт побери, найдется опора и в других местах, где никто и не догадывается! Найдутся люди, деньги и оружие! Последний раз говорю тебе, Хурт, если ты не сотрешь с лица своей пренебрежительной гримасы, тебе плохо придется, очень плохо.
— Это что? Угроза?
— Нет, только последний дружеский совет!
— А потом?
— А потом, возможно, мы будем стоять друг против друга, лицом к лицу, и тогда пощады не жди!
Из ресторана они ушли каждый в свою сторону.
— Всего хорошего! — крикнул Рыйгас. — Одумайся, пока не поздно! Потому что мы еще встретимся!
— Или окажемся по разные стороны баррикады! — ответил Хурт.
5
Вечер под Иванову ночь собрал на станционной платформе к приходу поезда немало молодежи. Еще светло, и горизонт просторен, хотя солнце уже зашло. Все ждут того момента, когда за станцией, на месте старого городища, зажгут костер из просмоленных сучьев.
Йоэль Хурт выходит из. вагона со свертками в руках и оглядывается. Никто не встречает его. Тем лучше. Можно шагать без помехи, отдаваясь своим мыслям. Можно даже завернуть по пути на какой-нибудь иванов огонек, отдавшись на волю случая, хотя десятилетнее отсутствие и принесло с собой некоторую скованность. Но хорошо хоть напомнить о прежнем бродяжничестве, когда ночи казались такими коротенькими, будто они и веки не успевали прикрыть, — едва обовьешь рукой гибкий стан, как уже загорается день. Нередко приходилось шагать прямиком через овсяное или ячменное поле, ночевать в чужих сараях или под клеверными скирдами; разгорались серьезные, глубокие споры у костра, случались быстрые знакомства полыхавшие одну светлую ночь и уже к утру забытые.
Теперь все иначе. Теперь он уже не лихой бродяга, шагающий в ночи, а солидный архитектор, серый спортивный костюм которого вызвал бы известное смущение, если он вздумал подойти к какой-нибудь компании. Он и внутренне отдалился от той жизни, которой в детстве
принадлежал целиком. Иоэль с интересом задает себе вопрос, насколько именно он отвык.
Он сворачивает на ровный большак. Здесь не видно других пешеходов, навстречу несется лишь машина, которая подымает тучу пыли. Изредка проезжает велосипед. Из-за леса в светлое небо устремляется веселая ракета. Озеро посреди лугов и болот выглядит плоским и скучным, но там, подальше, повыше, на горизонте пылают уже три, пять, восемь костров.
Йоэль глубоко погрузился в свои мысли, пока его не разбудили собственные гулкие шаги на мосту. Он смотрит, как речная вода тихонько колеблет камыш. Словно серые букашки, тянутся к озеру копны сена, и теплый ветерок обдает запахом скошенного сена, который так приятно перекрывает запах пыльного большака.
Дорога ведет мимо стен огромного амбара в бывшем имении. С побеленными стенами и зарешеченными окнами, здание это напоминает некую крепость или тюрьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109