- Ты, Тамберг, больше меня смыслишь в художестве, ходишь по выставкам, да и сам немного малюешь. Скажи, стоящая это вещь или нет? Пристали ко мне, купи да купи, художник, мол, бедный, и все такое... И ты, Кики, не сказала еще своего мнения.
Пастор Нийнемяэ поздоровался с Кики, и оба они также остановились перед картиной, в то время как Тамберг, засунув одну руку в карман, а другую заложив за борт, слегка склонил голову и начал искать подходящий ракурс. Кики подошла поближе, чтобы разглядеть подпись художника.
- Да это же Хейнасте! — сказала Кики по своему обыкновению нараспев. — Так я и думала. Он и к нам в городскую управу приходил, дескать, купите и купите. Вы знаете, он замечательный парень, в ушанке, в полушубке, рукава такие короткие, что не доходят до варежек, а брюки не достают до ботинок. Умбъярв называет их пол-литровыми. Вы не знаете скульптора Умбъярва? А светлые гамаши Хейнасте носит даже летом. Я отнесла к Умбъярву длинные- предлинные варежки с красно-белым узором, почти до самого локтя достают. Сказала, пусть даст Хейнасте, только не говорит, от кого, но Хейнасте не принимает подарков, если не знает, кого поблагодарить за них. Так и не принял. И по-прежнему ходит с голыми руками. Как вы думаете, господин пастор, правильно он поступил, что не принял? А может, я нехорошо поступила?
- Трудно сказать, - ответил пастор Нийнемяэ.
- Вам трудно сказать? - удивилась Кики, кокетливо глядя на него. - А я думала, что вы должны знать. Вы же пастор...
Оторвав наконец взгляд от картины, Тамберг прервал беседу Кики с пастором:
- Да, этот угол у него хорошо проработан, но здесь, вот видите, получилось суховато, невыразительно. Талант есть, а больше ничего.
- Как это — а больше ничего? — спросил Орайыэ.
- Пусть поучится еще, пусть переболеет детскими болезнями... Я имею в виду этих уродцев, которых он нарисовал вместо людей. Ну разве это люди! Пусть учится рисовать. И разве это церковная башня, такая кривая? Это скорее шутовской колпак с какого-то маскарада.
- Эге, ты же не знаешь, может, он нарочно так нарисовал, - ответил Орайыэ. - Может, эта башня или колпак так и должны торчать криво. Раз, дескать, наши церковные дела пошли вкривь и вкось...
- Пошли вкривь и вкось? - вмешался пастор. - Я бы не решился выразиться так резко. Теперь, когда в школах снова введено изучение закона божьего, когда оппозиционные настроения улеглись и когда народ в наше бурное время снова начинает посещать церковь...
Кики уже незаметно удалилась, чтобы передать хозяйке желанную весть. Усевшись в зале вокруг стола на диване и на удобных стульях, женщины беседовали о весенних модах. Мужчины столпились у противоположной стены, и их разговор уже начал клониться к политике, так как к этой группе присоединились двое таких ярых спорщиков, как промышленник и политик Тарас и журналист Кийпсаар, резкие суждения которого многих раздражали.
- Знаете что! — воскликнул Кийпсаар, чье несколько маскообразное лицо выглядело одновременно и детским и старческим. — Когда я был примерно в возрасте Орайыэ, скандалистами являлись сиурувцы и общественной нравственности угрожала ужасная опасность. Стихи их читали за закрытыми дверями, от них родители предостерегали детей, а пастыри душ — своих овечек. А теперь поставщиками скандалов стали сами пасторы. Конечно, церковные башни сейчас покосились. Извините, господин Нийнемяэ, но и вы тут ничего не можете поделать, если вашего коллегу Ныгеса застают, когда он влезает в окно к госпоже Каарт-Луйкмил-Оясоо, а пастора Каармана сшибают с ног среди церковных скамей, если шестидесятилетний пастор Ныу выкидывает за дверь собственную жену и берет себе восемнадцатилетнюю любовницу, если пастор Лепик проказничает с мальчиками, а конфирманты пастора Мутли уходят в день конфирмации причащаться в другую церковь, потому что их собственный пастырь нализался. Нужны ли еще примеры ?
- На чужой роток не накинешь платок, - улыбнулся Тарас. — Но еще не известно, сколько правды во всех этих сплетнях. Я уверен, что здесь виноваты газеты, которые вмешиваются в частную жизнь, из мухи делают слона и подстрекают народ.
Нийнемяэ промолчал. Ему трудно было защищать своих коллег. Он вдруг подумал о своей Реэт, которая не захотела прийти вместе с ним «к этим слишком солидным» людям, она была вообще немного взбалмошная и просила извиниться за нее и объяснить ее отсутствие головкой болью. «Кто знает этих женщин», — сказал он недавно госпоже Орайыэ. Нет, уж Нийнемяэ не опустится до скандалов, никогда не дойдет до этого, просто не допустит ее до того, чтобы...
- Намордник на прессу! Этого вам хочется? Неужели вы думаете, что коррупция из-за этого уменьшится? Теперь, по крайней мере, можно пригвоздить виновного к позорному столбу, а тогда каждый смело будет продолжать заниматься своими черными делами. В Германии спалили рейхстаг, а теперь зажимают рты газетам, даже на радио не дают пискнуть инакомыслящим. Один только истерический вопль с утра до вечера.
— Не вмешивайтесь в чужие дела, — возражал Тарас. — Разве мы знаем, для чего все это нужно? У Германии другого пути не было, если она хотела продолжать жить...
— Как только поджоги, ложь, истерика?
— Ложь? Почему ложь? — рассердился Тарас, повышая голос. — У каждой революции имеются свои глубокие причины, своя логика и своя истина, которую противники считают ложью.
— Это, по-вашему, революция?! — воскликнул Кийпсаар.
— Господа, господа! — умиротворяюще протягивая руки между спорщиками, увещевал Орайыэ. — Успеете еще поссориться. По этому вопросу выслушайте прежде свидетеля, который сам принимал участие в этих немецких делах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109