Но что сказали бы старухи прихожанки, те, что по воскресеньям ловят каждое слово, изрекаемое им с кафедры, те, что меня терпеть не могут, те, что готовы были сорвать с моей головы подвенечную фату, те, что Ильмару в ризнице нашептывали, будто негоже пастору покупать себе мотоцикл с коляской, негоже становиться извозчиком для своей жены, — как бы зашипели эти злые старухи, если бы я соблазнила своего мужа покататься на лыжах, - оба в одинаковых синих лыжных штанах
в шапочках с кисточками и пестрых Варежках! Но ведь вне церкви он принадлежит мне! Или они приобретают власть над ним, как только он надевает церковное облачение? Это облачение делает его чужим и далеким, и мне трудно бывает представить себе, что под ним все тот же Ильмар со своей родинкой под коленкой и мягкой бородавкой на животе».
С легкой опаской, что Ильмар все же вернулся, Реэт стала заглядывать во все окна пасторского дома. Но из окон спальни, зала, кабинета сквозь внутренние ставни не проникало ни единого луча света. Она открыла парадную дверь, зажгла свет. Всюду тихо. Оставленная на подзеркальнике записка «Я ушла к портнихе» лежит на прежнем месте. Смяв записку, Реэт сунула ее в сумочку и принялась раздеваться. Она отряхнула с шубы и шапки снег и осторожно повесила их на вешалку.
Хорошо, что еще нет Ильмара. Не то чтобы она боялась своего , мужа или он был строг к ней, нет, напротив. По натуре Ильмар был мягок и добродушен, в его открытом взгляде выражалось порой такое доверие к людям-, что Реэт ни в коем случае не хотелось замутить этот взгляд. «Для Ильмара же будет лучше, если я ему не расскажу о той или другой плохой вещи или если я... чуточку совру, — часто думала Реэт. — Ведь для него важна не столько истина, сколько доброта, и, если я сохраню его душевное спокойствие, я сделаю для него добро». Под таким предлогом Реэт не раз умалчивала кое о чем. Подчас она и перед собой пыталась умалчивать истину об этих больших, пустых комнатах, в которых ей так много времени приходилось проводить в одиночестве. Умолчит она на этот раз и о покалываниях в легких, а то Ильмар не сможет хорошенько выспаться, а ведь он так любит поспать. Да и невозможно было убедить Ильмара в том, что Реэт не подходит к тому обществу, что собирается за кофейным столом Орайыэ, что ей там скучно, что она в этом обществе кажется дикаркой и что она предпочитает скорее явиться объектом их сплетен, чем их доброжелательства (что, конечно, было несправедливо со стороны Реэт), одним словом, у нее не было настроения, а с другой стороны, если бы она пошла туда, она не успела бы посмотреть фильм «Маскарад», с Волбрюком в главной роли, а ведь его сегодня показывают в последний раз", и Ильмар все равно не пошел бы смотреть его вместе с ней.
В столовой Реэт зажгла лампочку под розовым абажуром, напоминавшим зонтик. Стол был заботливо накрыт Мартой. На обоих концах его симметрично белели две мелкие тарелки, а перед каждой из них лежали две свернутые салфетки, словно свитки папируса: Ильмарова — в кольце с золотой филигранью (подарок конфирмантов), а салфетка Реэт — в алюминиевом кольце. Роллмопс, нарезанная ветчина, два кружка холодца, запотевший сыр, чайники под розовыми покрывалами (связанными и подаренными барышней Розалиндой, которая живет наверху в чердачной комнате и чей брат когда-то был пастором в этом приходе), для барина отдельно тарелка с овсянкой, накрытая другой тарелкой, возле нее запечатанная бутылка с молоком.
Реэт уселась за стол, развернула салфетку, но есть ей не хотелось»
«И почему это наши тарелки должны находиться так далеко друг от друга? Марта ставит все самое вкусное поближе к Ильмару, а тот каждый раз спрашивает, когда какое-нибудь блюдо кончается, хватит ли для Марты ? Мне она чистит платье и туфли, только когда прикажешь, а Ильмару всегда, не ожидая приказания. Дождевой воды для головы никогда не достанешь. Доброе утро, господин пастор! Спокойной ночи, господин пастор! И никогда: спокойной ночи, госпожа пасторша! Все они любят его, целуют ему руку, говорят обо мне всякие гадости и пишут анонимки. Но я не верю и тому, что рассказывают о той полоумной, которую суд наказал за то, что она во время венчания сорвала с меня фату, будто она была его возлюбленной в те годы, когда он студентом жил у нее в пансионе».
Реэт снова свернула салфетку и положила обратно на стол. В буфете нашлась плитка шоколада, и она принялась грызть ее. Вытащив из ящика ночного столика залежавшиеся там после болезни полпакетика печенья «Альберт» и горсть сушеного винограда, она принялась медленно жевать, усевшись на своей кровати и заложив ногу на ногу. Слегка повернув голову вправо, она увидела себя в зеркале, в трех створках которого как раз умещались две кровати.
Там можно было увидеть женщину или, скорее, девушку небольшого роста, но пропорционально сложенную, с гибким, сильным телом. Чуть продолговатое лицо с тем оттенком кожи, что летом сильно загорает. Ильмар не любил косметики, но Реэт тем не менее мыла волосы ромашкой, время от времени красила брови, а глубинную помаду выбирала самых незаметных тонов. Ильмар не знал обо всех этих секретах, да ему и знать не полагалось.
Вдруг Реэт соскочила с кровати и подбежала к гардеробу.
И на самом деле, уже пора идти к портнихе, потому что весна приближается, а модные журналы уже заговорили о лете и даже об осени. Она прикладывала к себе то одно, то другое платье, поворачивалась перед зеркалом так и этак и соображала, какое из платьев нужно будет переделать, какое подарить. Часы в столовой пробили одиннадцать,
и Реэт быстро убрала платья обратно в гардероб, потому что по-настоящему ей уже давно следовало быть в постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109