Эти десятки ей вдруг вспомнились, когда она услышала, что испольщик арестован за поджог дачи. Если это золото найдется, то его, дескать, следует отдать семейству испольщика, которое пострадало напрасно. Так пожелала Кики. Кики готова поклясться, что испольщик совершенно невиновен. Дачу будто бы подожгла она, Кики.
— С ума она сошла! — воскликнула Реэт.
— Кто знает! Ильмар не верит, что подожгла она, ведь не было никакой причины.
— А ты веришь?
— От Кики всего можно ожидать. Ведь она так непроницаема. Иногда я даже готов допустить, что это сделала она. Однажды, когда мы с ней вдвоем ожидали тебя возле леса, а ты все не шла и не шла, я проклял эту соэкурускую дачу и сказал — было бы это в моей власти, я бы поджег эту тюрьму.
— И ты думаешь, что это сразу подействовало?
— Ты же знаешь Кики. Готова в огонь кинуться за другого. Не правда ли? Но у нее нет ни малейшего понятия об изнанке доброты. Одно время она всем своим существом тянулась ко мне, и если хорошенько подумать, то она и до сих пор не избавилась от этого. Быть может, она тут старалась переупрямить себя, потому что меня трудно было одолеть, а ей этого так хотелось. Почему она так покровительствовала нам и нашим встречам? Почему так тушевалась, когда видела нас вместе? Она и тогда была не совсем равнодушна ко мне. Я думаю, что в этом самоотречении она искала утешения от своего поражения. Когда мы тебя ждали, а ты не приходила, она вела себя со мной, как верная собака. Я понимал, что она любит меня на особый манер, что она сочувствует мне, но ведь в таких случаях нам обычно бывает не до чьего-либо сочувствия. Она это очень хорошо понимала и не обременяла меня своим сочувствием, но в таком настроении каждое мое слово и каждое желание могло отозваться в ней как приказание. В тот раз это мне не бросилось так в глаза, потому что у меня не было никакой потребности замечать это, ведь у меня были свои тревоги и мучения.
— И теперь ты чувствуешь себя виноватым?
— Да, если обронить нечаянно спичку, то она обычно гаснет, но может случиться, что она упадет на сухую солому, и вот тебе пожар.
— Ну, это у тебя воображение разыгралось! — засмеялась
Реэт.
— Не скажи! Такая у Кики натура! Хочет сделать добро, а выходит зло. У нее нет твердого мерила для добра и зла. Поэтому я боюсь, что, может быть, она и впрямь сказала правду.
Они живо вспомнили вечер пожара в Соэкуру.
— Это было ужасно, — сказала Реэт. — Мы сидели с Розалиндой при лампе и вдруг услышали шум, как будто кто-то ходил наверху. И, кажется, мы обе подумали, что это дух Луи. И боялись выйти, чтобы посмотреть. Неужели возможно, чтобы это была Кики?
— Конечно, немного сомнительно. Очень возможно, что вся ее исповедь была ложью. Одним из ее добрых дел. Некая судорога самопожертвования.
— Но почему она призналась именно Ильмару? И она живет теперь у нас в доме? Воображаю, что это значит! А что говорят старые ханжи из церковной подворотни?
— Значит, ты думаешь, что Кики лгала, когда приняла вину на себя?
— Да, и я думаю, еще больше... Из-за Рыйгаса ли она уехала из Парижа?.. Может быть, эта исповедь была лишь предлогом, чтобы приблизиться к Ильмару? То-то она и допытывалась у меня в письмах, как, мол, Ильмар обходится теперь без меня и прочее. Понимаю, понимаю... Значит, вот до чего она дошла со своими добрыми делами.
— Ты боишься?
— Боюсь?
— Из-за Ильмара?
— Нет, наоборот, я рада, что и у Ильмара есть теперь человек, который заботится о нем.
Они пришли на площадь, где находилось помещение для оркестра с брошенными тут пюпитрами для нот, среди которых бегали дети.
— Посидим тут, — сказал Йоэль, указывая на скамейку.
— Да, как странно, — заговорил он, когда они уселись. — Можно целые годы прожить с человеком, можно подружиться и думать, что знаешь его насквозь, даже если он существо очень сложное, но в один прекрасный день... Это как при игре в шахматы: в другой раз стоит только встать от шахматной доски и взглянуть на фигуры со стороны, как вся партия кажется совсем иной, совсем чужой, хотя фигуры и стоят на прежних местах.
Реэт не слушала того, что говорил Йоэль. Собственные мысли захватили ее. «Неужели Ильмар действительно приглянулся Кики? — подумала она. — И не потому ли Ильмар так хлопочет о покупке дачи для Реэт в здешних местах?»
— Когда же мы пойдем смотреть дачу? — спросила- она вдруг у Йоэля.
— Дачу? Ах, да, конечно. Но я должен тебе при- знаться: то, что я согласился принять поручение Нийнемяэ, это самая большая глупость в моей жизни.
— Как? Значит, тебе не хотелось увидеться со мной?
— Нет, речь не об этом. Но вечно строить гнездышки для других... Ах, все это так глупо!
Йоэль принялся ковырять песок носком ботинка. Реэт умолкла. Она тоже не могла успокоиться. Значит, Кики поселилась в их доме, а Ильмар хочет удержать Реэт тут, подальше от дома. А Йоэль жалеет, что вообще приехал сюда. Не думает ли Йоэль помешать покупке дачи для того, чтобы заманить Реэт обратно на родину и восстановить их супружеский союз с Ильмаром?
Почему Йоэль так далек и суров, так безразличен к ней ?
Кругом шумно возились дети. Совсем, крошечных катали в колясках, те, что побольше, играли возле кучи песка, где они строили пещеры и горы. Йоэль внимательно пригляделся к строительному искусству одного мальчугана.
— "Погоди, малыш, так нельзя, этак твой домик развалится! — обратился он к мальчику, встал со скамьи, присел на корточки возле него и научил, как нужно сделать.
— Славный парнишка! — сказал он, снова садясь на скамейку.
Реэт ничего не ответила. Дети — это было больное место в ее жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109