Похоже было, что вопрос состоял не только в участке, который город собирался отобрать у Тараса, но в уже заранее задуманной постройке торгового дома, которому могли помешать, и, наконец, в изрядной доле строптивого упрямства. Тарас, возможно, был прав в том, что свой торговый дом он построит раньше, чем город завершит свои планы насчет ратуши, и кто тогда решится разрушить большой торговый дом, чтобы освободить место для ратуши? Так ему удалось бы спутать все карты города, и нынешняя работа Хурта была бы сделана впустую. А может ли Хурт опередить Тараса? Едва ли, потому что городские мельницы мелют неторопливо.
Хурт посмотрел на сидевшего по другую сторону стола худощавого невысокого человека, чьи крепко стиснутые губы выражали столько же силы воли, сколько и упрямства. Итак, этот маленький человек с толстой мошной способен был погубить дело, предпринятое общественностью всего города! Он предлагал компромисс, потому что компромисс этот был ему выгоден, поскольку передвижение городского центра к самому его торговому дому открывало прекрасную перспективу для его торговых дел. С другой стороны, если принять предложение этого толстосума, то постройка ратуши войдет в круг его интересов и станет намного реальнее.
Но что означало для Хурта согласие на предложение Тараса? Это означало подчиниться интересам частного капитала, признать банкротство власти города, это значило подпилить ветку, на которой сидел сам Хурт! Ему, как частному архитектору, пришлось бы ставить палки в колеса самому себе как городскому архитектору, нарочно медлить и тянуть с городскими делами, пока не наладятся частные дела, — одним словом, он должен был саботировать самого себя. Он должен был предать свои мечты о коренном изменении лица города, предать интересы общества, на службе у которого находился.
— Интересы общества? — сухо усмехнулся Тарас. — Значит, вы не знаете, почему точат зуб именно на мой участок?
Хурт многозначительно улыбнулся. Ведь это он сам нашел место для ратуши; именно он, и, бог мой, кто же знает лучше его...
— Значит, вы ничего не знаете! — продолжал Тарас и принялся доказывать Хурту, что все это интриги тех двух городских советников, которым он когда-то наступил на пятку и которые теперь пользуются случаем, чтобы отомстить ему. При этом доводы Тараса выглядели вполне убедительными.
У Хурта было такое чувство, будто полу его пиджака затянуло ремнем, маховика.
— И кроме того, я иногда оказывал поддержку парням из Национального фронта. Это для моих противников тоже вроде сучка в глазу. Вот я и открыл вам закулисную сторону этого дела. Я верю в вашу честность и в то, что сами вы все приняли за чистую монету. Но дело тут не так-то просто! Правда, не так просто, можете мне поверить!
Через некоторое время он спросил вдруг:
— Какое вы получаете жалованье?
— Двести крон.
— И из-за этой жалкой суммы связывать себе руки?.. Вы стоите большего.
— Возможно, но...
— Но?
— Но я еще не сумел показать себя в работе, не встал на ноги...
— Я о вас слышал много хорошего как об архитекторе.
— Уж и не знаю, кто эти знатоки? — с удивлением спросил Хурт.
— Члены жюри сами не нахвалятся вами, а позднее вас хвалил еще пастор Нийнемяэ, мой хороший друг, и другие.
Когда Хурт поднялся, чтобы уйти, Тарас спросил:
— Ну, так как же?
— Дайте мне время подумать. Дело это не простое.
— Надеюсь, все, о чем мы тут говорили, останется между нами, — весьма дружелюбно сказал Тарас, делая даже попытку подать Хурту пальто.
Йоэль уходил с весьма смутным чувством. Словно искуситель стоял перед ним и с вершины горы показывал ему царство, говоря: все это будет твоим, если ты только поклонишься мне. Когда он под моросящим дождем добрался домой, то почувствовал, что руки и лицо его были совершенно мокрыми. Казалось, промокли они не от дождя, а от той общественной скверны, через которую ему пришлось пройти.
7
«Ах, боже мой, что мне нужно было сделать? - подумала Кики, просыпаясь на своей кушетке, превращенной в постель. — Купить что-то? Пойти куда-то? Подождать кого-то?»
На будильнике не было еще и шести часов. Кики села, зевнула, похлопав ладонью по губам, потом повернулась к стене. Последний кусочек одеяла соскользнул на пол, Кики, словно ища защиты, подобрала ноги под синюю ночную рубашку. Трах - затрещало что-то, и она, затаив дыхание, прислушалась.
Полнейшая тишина.
Кики тихонько наклонилась, чтобы заглянуть за коленку: в прорехе рубашки торчал большой палец. Обхватив руками ноги, опершись подбородком о коленки, она принялась разглядывать нахального выскочку. Некрасивый, кривой, плоский палец, но без той выступающей косточки, из-за которой так пугается Реэт Нийнемяэ. Вспомнился изваянный Микеланджело палец Моисея, которым она любовалась в Италии, когда находилась там во время своей фиктивной свадебной поездки: могучий, исцелованный палец, над которым и ей хотелось склониться, чтобы ощутить губами вкус святости.
Кики пошевелилась, рубашка натянулась и порвалась уже и на колене. «Ах, что же это было?» Никак не вспомнить. И Кики снова размечталась об Италии, о Везувии, на который ей хотелось взобраться на осле, чтобы оттуда сверху заглянуть в кратер, испытывая странное желание броситься вниз. «Упала бы я, как кошка? Или полетела бы вперед ногами? Или руками? Ах да, кошка... Конечно, кошка!»
Кики спустила ноги на пол. Пол был холодный, за окном шел дождь. «Кажется, опять встала с левой ноги». Она схватила со стула лежавший там с вечера сверток и поспешила назад на кушетку, подхватив с полу одеяло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109