Я бы тебе тут же вернула твой подарок, но знаю — ты не возьмешь. — И снова Паулю: — Ты подумай, что она подарила госпоже Раудкатс, — ту шаль с вышитыми розами, в которой она была здесь, настоящая испанская шаль.
Пауль, к сожалению, не имел понятия о шали.
— А ты, дурочка, даришь эту шаль госпоже Раудкатс, как будто ей мало всяких там китайских и японских халатов!
Постыдилась бы она принимать от тебя такой подарок!
— Но что бы я стала с ней делать ? — попыталась возразить Кики. - Госпоже Раудкатс так хотелось эту шаль, и она не раз говорила, что такой красивой она нигде не видела. А у меня она несколько лет валялась, просто мешала мне. Я подумала, пусть кто-нибудь другой порадуется на нее; В конце концов ее все равно съела бы моль.
— Послушайте, Кики, — вмешался господин Орайыэ, — послушайте, что я вам скажу. Вы так щедры, всю свою одежду раздариваете, не хватает только, чтобы вы и тело свое подарили, такое у вас мягкое сердце...
— Но, Пауль, подумай, о чем ты говоришь?
Кики притихла, и слезы потекли у нее из глаз, не от обиды, а из сладкой жалости к самой себе, из-за того, что Орайыэ так рассердился и может пробрать ее еще более строго, хотя она знает, что иначе не может, что она невинная страдалица, которой приходится за правое дело принимать лишь удары...
Из-за этой шали ее пожурил и пастор Нийнемяэ, который хотя и похвалил Кики за доброе намерение, но не одобрил его осуществления: шаль нужно было подарить благотворительному обществу, а не богатой барыне. Разве мало детей, которым нечего надеть? Благотворительностью надо заниматься обдуманно, а не опрометчиво.
— И правда, из этой шали можно было сшить несколько блузок для детишек, — испуганно ответила Кики Нийнемяэ, — какой-нибудь платок или штанишки. Знаете что, я пойду к госпоже Раудкатс и скажу ей, чтобы она пожертвовала что-нибудь благотворительному обществу, впрочем, нет, я сама дам что-нибудь.
Что было делать бедной Кики, если у нее не было инстинкта собственности и она была не в состоянии серьезно подумать, кому что подарить? Она чувствовала себя ужасно виноватой и обещала исправиться. Вот теперь, когда она отнесет эту кошку Хурту, она, несомненно, поступит умнее.
Но с брюками Умбъярва дело обстоит хуже, потому что Умбъярв и Рыйгас так привыкли к ее характеру, что уже начинают эксплуатировать его. Мало того, что они давно отвыкли благодарить ее — от этого ей ни тепло ни холодно, — они еще брюзжат и ворчат! Если бы они хоть бранить умели как следует. Как бы Кики ни пристраивала эту заплату на брюки Умбъярва, все равно они будут недовольны, особенно Рыйгас, хотя это и не касается его. И они правы: Кики действительно не умеет делать такую работу. И она не находит себе оправдания, которое она могла бы противопоставить их ворчанию, нет ничего, что успокоило бы ее.
Поэтому было вовсе невесело класть заплаты на брюки Умбъярва, нет, это было даже печально, и Кики не одну слезу уронила в свою рабочую коробку, пока отыскивала там наперсток и Предавалась грустным мыслям, сидя на корточках на кушетке и штопая.
У нее не было времени, да и привычки убирать свою комнату: порванная ночная рубашка так и осталась на подушке, нитки и иголки на одеяле, а недопитая чашка кофе на стуле.
В мастерской, как она и предчувствовала, ее встретили хмуро. Умбъярв, по крайней мере, молчал, но Рыйгас, словно догадываясь, куда понесут кошку, зажатую у Кики под мышкой, принялся упрекать ее, что она продала душу проклятым партийцам, а теперь собирается еще дать им взятку. Издевательства Рыйгаса окончательно лишили Кики мужества.
Она вернулась к себе в комнату и швырнула кошку на кушетку.
На следующее утро досада Кики на Рыйгаса испарилась, и она уже смелее засунула свой сверток под мышку. До работы она успела забежать к парикмахеру, чтобы привести себя в порядок, словно перед каким-нибудь торжественным событием. Здесь подновили ей брови, подчернили ресницы и подправили прическу в стиле Греты Гарбо.
Но тот, ради которого наводили такую красоту, был сегодня в плохом настроении. Уже несколько дней Хурт был хмур, фурор и невнимателен к людям, и глубокая складка между бровями расходилась только во сне.
Встречаясь каждый день с людьми, Хурт начал открывать в них черты, о которых раньше и понятия не имел. Он не мог, например, понять, почему строительный мастер оставил у него на столе бутылку с вином. Взятка — если это должно было означать взятку — не имела никакого смысла. Когда Хурт вернул бутылку мастеру, тот извинился, сказал, что иначе не умеет выразить свои чувства, просил -не сердиться, простить его. В другой раз Хурт получил букет роз. «От какого-нибудь почитателя», — польщенный, подумал он. Но затем посыльный доставил ему красивый будильник. Он и понятия не имел, кто бы мог послать его и с какой целью, — разыгрывал ли кто его или выражал благодарность? Были затем и другие подношения. Торты он посылал в детский дом, вино — в больницу, цветы оставлял в вазе. С какой задней мыслью были сделаны все эти подарки, — ведь он понятия не имел, от кого они? Может быть, это было выражением благодарности за какую-либо не замеченную им ошибку, за удавшийся обман или плутовство; может быть, кто-то выражал просто радость, что удалось избежать провала или наказания или хотя бы ненужного контроля. Поди разберись в душевной жизни людей! В Хурте эти таинственные подарки вызывали подозрительность и раздражение. Каждый такой подарок как бы сигнализировал, что где-то имеются не замеченные им упущения.
Несколько дней тому назад он нашел на своем столе большую красивую готовальню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109